В зале для заседаний воцарилась тишина. Странно, но и город за окном затих.
Когда охранники ввели в зал Шубина, прокурор Костоглазов поднялся, застегнул свой прокурорский мундир на те пуговицы, которые не были вырваны с «мясом» в ходе беспорядков, и объявил:
– Твоя… то есть ваша жена нам все рассказала.
– Все? – Шубин вздрогнул.
– Сева, я должна была подтвердить свое признание, иначе они не верили мне, они могли подумать, что Куприянову убил ты. А это сделала я, ты же знаешь это с самого начала, с той ночи, когда я вернулась домой из того проклятого магазина. А за ту девушку тебе ничего, совсем ничего не будет, даже если ты сам признаешься. Срок давности давно истек, и поэтому ты можешь спокойно… нет, конечно, не спокойно, что я плету… ты можешь сказать им, – Юлия подошла к мужу. – Это нужно сказать, так будет лучше, потому что…
– А я разве тебя просил болтать? – Лицо Шубина побагровело. На него снова накатило то исступление, которое Мещерский когда-то наблюдал на площади во время разноса мэром подчиненного. – Я разве просил тебя трепать языком?! Я кричал тебе: молчи, не суйся, у них же не было против меня никаких доказательств все эти годы, и если бы ты не…
– Но ведь срок давности истек! А я… я должна была как-то защитить тебя от их обвинений по Куприяновой, и там, в магазине, я тоже должна была защитить тебя, неужели ты не понимаешь?
Шубин замахнулся на нее – она отпрянула. В ее глазах был испуг, изумление, боль. В его – слепое бешенство. Но внезапно он обмяк, сгорбился. Руки его повисли, как плети, вдоль туловища.
– Господи боже, что же ты наделал, Юлька, зачем… так глупо, так бездарно… ЕЕ ведь все равно не вернешь, ее нет, Ирмы нет! – Он повернулся к Костоглазову, к Самолетову – к тем, с кем когда-то дружил, с кем гонял в футбол на городских пустырях, ездил на рыбалку, пил пиво. – Ее, может, и не было никогда здесь, в этом городе. А я сходил с ума по фантому, по миражу. А там, на аллее у карусели, передо мной был тоже мираж, злая химера, и я сам был не я, а кто-то другой! Ведь и Хозе ударил свою Кармен ножом, и все хлюпали носами в партере, жалея его. А я… господи боже мой, я, может быть, сто, тысячу раз мысленно просил прощения – у нее, у Фомы, у всех вас за то, что натворил там, в парке пьяный, безумный. У города просил прощения, хотел все искупить. Мечтал вырвать наш город из нищеты, из этой вечной помойной ямы, из темноты…
– Город тебе, Сева, свое слово уже сказал. – Самолетов смотрел на разбитые губы Шубина. – И я думаю, повторит еще не раз.
– Но ведь срок давности истек! – болезненно воскликнула Юлия.
– Сроки давности действительны в основном по латентным, неочевидным преступлениям, гражданка Шубина, – веско, совсем уже «по-прокурорски» изрек Костоглазов. – А на убийство, имевшее большой общественный резонанс, жертва которого хорошо известна, а обстоятельства памятны всем вот уже сколько лет, срок давности, боюсь, не распространяется. Правда, это уже решать не нам.
– Да, это уж точно, решать будут другие, – подытожил Иван Самолетов.
Мещерский промолчал. Что он мог добавить? Он думал об Ирме Черкасс, о Шубине, его жене, его секретарше Вере Захаровне, о продавщице Куприяновой, Германе Либлинге, Кире, о свидетеле Полуэктове, об аккордеонисте Бубенцове, о Василии Темном и об Иване Шемяке – о Тихом Городке на все времена и эпохи в лицах и образах. Но все, все образы, все лики заслонял собой Фома.
Как он воспримет вот такой поворот сюжета?
Глава 36
Битое стекло
После большого трудно вновь возвращаться к малому. После общего – к частному, после событий чрезвычайных – к обыденности, повседневности.
Прошла ровно неделя. Тихий Городок мало-помалу приходил в себя. На улицах убирали следы разгрома и битое стекло. Осколки хрустели под ногами, их сметали метлами, собирали в мусорные баки. Битое стекло было повсюду. Сергею Мещерскому чудилось, что оно скрипит даже на зубах.
В разбитые камнями окна вставляли новые стекла. ОМОН вернулся в казармы. Город наводнили бригады стекольщиков, маляров, штукатуров. Большая бригада из столичных правоохранительных ведомств прибыла и по линии МВД и прокуратуры с тотальной проверкой. И, как это и бывает при «разборках сверху», глубинка затаилась, легла на дно, предчувствуя суровые времена. Всю неделю события в Тихом Городке обсуждались на разные лады на всех радиостанциях и по телевидению. Частенько в эфире всплывало словцо «экстремизм». Но в самом Тихом Городке такими учеными столичными кликухами себе никто голову не забивал. Достаточно того, что в разбитые окна вставляли новые стекла, ловившие солнечных зайчиков последних теплых августовских дней. Осень на берегах туманной Колокши была уже не за горами. Под ноги стелились желтые листья, и не было им числа.
Почти всю неделю сам Мещерский провел в прокуратуре, отвечая на вопросы столичных следователей-«важняков». Роль одного из главных свидетелей по делу оказалась трудной, но он худо-бедно с ней справлялся.
Прокурора Илью Костоглазова отстранили от занимаемой должности, и он, как простой законопослушный гражданин, тоже являлся на беседы с проверяющими. Мещерский сталкивался с ним в коридорах прокуратуры, где Костоглазов был более не хозяин. Здесь же, в прокуратуре, где располагался штаб оперативно-следственной бригады из Москвы, Мещерский несколько раз встретил и Кассиопею. Ее вызвали к следователю, как только она выписалась из больницы.
Проверяющий, который допрашивал Мещерского, был молод, умен и, как ни странно, полон сочувствия к Тихому Городку и его обитателям. Он искренне пытался разобраться, что же стряслось. У него это пока не очень получалось, но он не сдавался и пахал с утра до ночи. От него Мещерский узнал, что Кассиопея проходит в этом деле сразу в трех ипостасях – как потерпевшая от хулиганских действий толпы, как законный представитель своего брата, тоже потерпевшего и до сих пор находящегося в реанимации с тяжкими телесными повреждениями, и как обвиняемая по делу о распространении наркотических средств и притоносодержательстве. Последнее поразило Мещерского безмерно.
– А что вы хотите? – пожимал плечами следователь из Москвы. – В ходе обыска в салоне красоты, где была убита Кира Горелова, мы обнаружили опий, замаскированный под пакетики с зеленым травяным чаем. В крови обеих обвиняемых, Юлии Шубиной и гражданки Бардиной Веры Захаровны, экспертиза обнаружила следы наркотика. К нам поступили данные анализов из больницы, где сейчас лечится жена прокурора Марина Андреевна. У нее тоже зафиксированы опиаты в крови. На допросе Кассиопея Хайретдинова призналась в том, что в течение нескольких месяцев давала эти препараты под видом чая своим клиенткам, с которыми она фактически организовала у себя в салоне оккультное общество и проводила спиритические сеансы. Этот препарат на основе опия обладает галлюциногенными свойствами. Думаю, что в ходе этих оккультных сеансов, да и потом им мерещилось черт знает что.
Мерещилось? Ну да, конечно, мерещилось, конечно же… всем…
