«Мерседес» цвета желтка развернулся, освещая фарами ели, выстроившиеся вдоль парковой дорожки.
— Сегодня они уже не приедут. Завтра ведь похороны, — сказала Варвара Петровна. — Из Москвы сначала сюда, потом на кладбище — концы дай бог. Нет, завтра прямо туда поедет — это уж точно со своей-то… Вы, Нина Георгиевна, располагайтесь пока тут, в гостиной. Я наверх поднимусь, взгляну, все ли в вашей комнате приготовлено.
Она оставила Нину в просторном зале внизу, на первом этаже. Со стен пялились чучела зверей. В камине догорали дрова. Нина прошлась по ковру. Толстый ворс глушил шаги. В доме было тихо.
Она окинула взором стены. Как же все-таки вышло, что она очутилась здесь? Кто они — эти Абакановы-Судаковы? Кто эта женщина — Варвара Петровна? Константин назвал Ирину сестрой, а ей сказал «ваша дочь» — как же это понять? И кто, по какой причине убил другую его сестру — там, на дороге, далеко отсюда? Она представила себе лицо Константина — типичный «яппи» из обеспеченной семьи. Сытый, привыкший вкусно есть, не отказывать себе ни в чем, командовать. Эти пухлые розовые щеки, этот складчатый затылок. Лет тридцать всего, а плешь уже просвечивает, отсюда и стрижка короткая. И живот пивной растет. Нет, Константин был ей явно не симпатичен. Грубый, сестру бьет прилюдно.
«И ничего удивительного, — подумала Нина неприязненно. — Он же внук этого Ираклия Абаканова, про которого по всем телеканалам трубят, что он был чудовище».
В камине внезапно что-то громко треснуло, и ярко вспыхнул огонь. Блики его упали на противоположную стену, и Нина увидела на ней портрет. На нем был изображен военный в парадном генеральском мундире сталинской поры: золотые погоны, иконостас орденов на широкой груди. С портрета на Нину глядел в упор очень красивый брюнет лет сорока. У него было белое матовое лицо, широкие скулы, упрямый подбородок. В темных глазах с прищуром застыло насмешливо ожидание. Он словно спрашивал: «Ну что, узнаешь меня?» Нина невольно отступила к камину.
— Это мой дед — Ираклий, — услышала она за спиной женский голос.
На пороге гостиной стояла девушка — не Ирина, другая, постарше, лет примерно двадцати четырех.
— Вы тот самый врач, что будет лечить Леву? — спросила она. — Я — Зоя. Лева — мой племянник.
Она пересекла гостиную и встала рядом с Ниной, глядя на портрет. Нина отметила, что на сестру Ирину она Мало похожа — темноволосая и темноглазая, невысокая ростом, гибкая, с изящной кудрявой головкой. Движения ее были плавны и одновременно стремительны.
— Он вам.., нравится? — спросила она.
Нина почувствовала, словно ее легонько кольнули иголочкой — она вся подобралась под этим таким откровенным, таким чувственным мужским взглядом с портрета. Мелькнула мысль: «Хорошо, что он давно умер. Иначе я бы пропала». Почему пропала? С какой такой стати?
— Даже не знаю, что ответить. Я вашего (она сначала хотела сказать «одиозного»).., знаменитого деда представляла совсем другим.
— Монстром, да? Малютой Скуратовым? — Зоя достала из кармана вязаного кардигана зажигалку и зажгла свечи в старинном бронзовом подсвечнике. — А это вот мой прадедушка Судаков.
Она попросту взяла Нину за руку и повела в глубь гостиной, подняв подсвечник. Над кожаным угловым диваном висел другой парадный портрет — и тоже мужчины в генеральском мундире сталинской поры с погонами и орденами. Министр тяжелого и среднего машиностроения Судаков был лысым человеком, с круглой, как шар, головой и простецким лицом крестьянина.
— Вы надолго к нам? — спросила Зоя.
— Это зависит от состояния здоровья мальчика, — ответила Нина, мысленно сравнивая два этих столь непохожих семейных портрета.
— Левик болен, он с ума сошел. — Зоя водрузила подсвечник на место. — Да что же вы стоите? Садитесь. Сумку положите вот сюда. Вы психолог или психиатр?
Нина почувствовала, что не может, не в состоянии лгать ей вот так, в глаза.
— Я работаю с детьми, — сказала она.
— Не подумайте ничего такого. Просто когда тут наши ругались по поводу того, какого врача пригласить, все сошлись на детском психологе. А мое мнение — Левику нужен психиатр, его надо поместить в реабилитационный центр, пока не поздно, пока еще можно что-то сделать. Ну, туда, где лечат детей, переживших нервное потрясение.
— Возможно, это будет нелишнее.
— Зоя, ты уже познакомилась с Ниной Георгиевной? — В гостиную вошла Варвара Петровна. — Идемте со мной, я вас устрою наверху. А ты, Зоя, остаешься или едешь?
— Остаюсь. — Зоя посмотрела на часы. — Поздно уже, завтра вставать рано. У нас тут завтра похороны. Костя говорил вам?
— Да, — ответила Нина. — Он сказал мне по телефону, что мать Левы погибла на его глазах. Это был несчастный случай?
— Дуню убили, — сказала Варвара Петровна. — Мы все еще никак не можем в это поверить… Не можем прийти в себя от этого страшного несчастья. Страшного, страшного! — Она повысила голос, словно стараясь быть услышанной кем-то в этом таком тихом, таком старом, таком большом спящем доме.
Они с Ниной поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж.
— Вот ваша комната, отдыхайте. Завтра я вас сама разбужу. Мы все с утра уедем на кладбище, потом — на поминки. А вы с мальчиком останетесь. Тут придут две женщины убираться. Мы не держим постоянной домработницы, я сама справляюсь. Но два раза в неделю непременно приглашаю помощниц по хозяйству.
— У Левы есть няня? — спросила Нина.
— Сейчас нет.
— Нет? А как же?..
— Няня была, но ушла. Сказала, что не может оставаться здесь. — Варвара Петровна направилась к двери. — Молодая, нервы, видно, сдали. Две смерти одна за другой…
— Две смерти?
— Дуня, бедняжка, а три месяца назад скончался ее отец, хозяин этого дома Константин Ираклиевич — прямо здесь, в своем кабинете, — голос Варвары Петровны звучал глухо.
Она ушла, плотно прикрыв за собой дубовую дверь. Нина оглядела комнату — гостевые апартаменты маленькие, но уютные. И диван, кажется, мягкий. Она зажгла лампу на подоконнике. Достала телефон и послала Кате эсэмэску: «Я на месте, знакомство состоялось».
Все было как-то странно, непривычно. Этот дом. Эта чужая обстановка. Эти люди. Эта шифровка — «Юстас — Алексу». Наконец, эта роль, которую надо было играть рада того, чтобы тбилисские родичи, замученные нуждой, Наконец-то зажили по-человечески. Вспомнив о родственниках, Нина внезапно вспомнила и другое: покойная бабушка Ольга, сестра деда Тариэла, врач-рентгенолог, проработавшая полвека в ведомственной поликлинике МВД, что на Петровке, однажды рассказывала о том, как в пятидесятом году она делала рентгеновский снимок зуба Лаврентию Берии.
"Он наблюдался в Кремлевской больнице только формально, — рассказывала она. — Они все так делали. Там их больничная карта должна была быть без сучка без задоринки. А лечиться по-серьезному приезжали в поликлиники своих ведомств. Помню, как сейчас, меня срочно вызвал главврач. Он был сильно взволнован. Нас, персонал, буквально построили. А потом я увидела Берию. Его сопровождала целая свита адъютантов. Его провели прямо в мой рентгеновский кабинет. Я так боялась, что едва в обморок не хлопнулась. Он был в штатском, и у него были такие очочки круглые, за ними не видно было глаз, только стеклышки сияли.
