Большинство агротехнических требований, которые предполагают наличие крупных ферм, в действительности преодолевается довольно легко – например, можно взять в лизинг трактор или использовать его совместно для вспашки под посев сахарного тростника или пересадки каучуковых деревьев.
Поразительно, что во многих странах Азии и Африки, таких как Малайзия, Кения и Зимбабве, где европейские колонизаторы ввели крупномасштабное сельское хозяйство, они активно препятствовали конкуренции со стороны мелких местных фермеров и прямо или косвенно субсидировали крупное сельхозпроизводство, вливая налоговые поступления в инфраструктуру, поддерживающую плантации
{22}. Этого ведь не потребовалось бы, будь плантационное сельское хозяйство на самом деле эффективным?
Однако аргументы в пользу высокой эффективности мелких хозяйств отнюдь не так просты, как кажутся. Очень высокая урожайность, достигнутая в Японии, Южной Корее, Китае и на Тайване обусловлена не только размером фермерского хозяйства, но и его сочетанием со сложной инфраструктурой, которая была создана, например, для поставки удобрений и семян, для облегчения хранения урожая, маркетинга и продаж. Без адекватной поддерживающей инфраструктуры небольшие фермы повсеместно бедствуют, как это было после неудачных земельных реформ в таких государствах, как Филиппины.
Нельзя утверждать с абсолютной уверенностью, что именно радикальная земельная реформа привела к одинаково грандиозному увеличению урожайности во всех странах Северо-Восточной Азии и каждой культуры в Восточной Азии. Однако свидетельства произошедшего в Китае, Японии, Корее и на Тайване производят сильное впечатление: правильная земельная политика, ориентированная на эгалитарное семейное фермерство, привела к самым впечатляющим успехам в послевоенной мировой истории экономического развития.
Положительные стороны изобилия
Уже в первые 10–15 лет вслед за переходом к мелкому семейному сельхозпроизводству в успешных государствах Восточной Азии валовой объем продовольственной продукции возрос с 50 % (в Японии, которая и так уже собирала самые большие урожаи в регионе) до 75 % (на Тайване). Увеличение сельхозпроизводства экономисты традиционно считают важным, поскольку это ведет к возрастанию прибыли, что влечет за собой и рост сбережений, которые затем могут быть использованы для инвестиций в производство
{23}.
К тому же высокие урожаи влекут за собой и значительный рост потребления на селе, и, когда фермеры создают спрос на потребительские товары, это, возможно, имеет еще более важное значение. Знаменитые восточноазиатские корпорации начиная с Японии эпохи Мэйдзи до послевоенной Южной Кореи и современного Китая заработали свои первые миллионы, адаптируя продукцию к запросам сельских рынков, обширных, но с ограниченными наличными средствами. Местные фирмы усвоили главные уроки маркетинга касательно сельского населения, с которым они имели естественное культурное сродство. Примером могут служить японские Toyota и Nissan, создавшие после Второй мировой войны надежные автомобили для грунтовых дорог на шасси маленького грузовика, или ранние двигатели Honda мощностью 50 лошадиных сил, использовавшиеся для переделки велосипедов в мотоциклы. Позже уже китайские фирмы пережили подъем благодаря поставкам на сельские рынки крышных солнечных водонагревателей и уцененных систем мобильной телефонии, использовавших существующую инфраструктуру стационарной связи
{24}.
Еще одно преимущество максимального повышения продуктивности сельского хозяйства следует рассматривать в перспективе внешней торговли. Государства, только начинающие свое экономическое развитие, никогда не имеют достаточных запасов иностранной валюты и могут запросто растратить ее на импорт продовольствия в бóльших, чем это нужно, объемах. А это, в свою очередь, подорвет возможности страны по импорту технологий, обычно промышленных, имеющих важное значение для развития экономики и обучения персонала. Например (хотя в то время этот момент плохо осознавался), во многом усилия Латинской Америки по индустриализации после Второй мировой войны были подорваны потому, что регион проявлял себя в наращивании экспорта промышленных товаров гораздо лучше, чем в увеличении продуктивности сельского хозяйства. В результате, по мере того как доходы росли и люди потребляли все больше продуктов питания (в том числе мяса, для производства которого требуется больше земли, чем для производства овощных культур), страны Латинской Америки либо сокращали экспорт своей сельхозпродукции, либо увеличивали импорт продовольствия. В обоих случаях в конечном итоге сельское хозяйство, как правило, растрачивало иностранную валюту, которую государство зарабатывало на промышленном экспорте или на сокращении промышленного импорта.
Латинская Америка много потеряла в 1950, 1960 и 1970-х, следуя стратегии развития, которую экономист Майкл Липтон назвал «городским уклоном», или склонностью городских элит, правящих бедными странами, недооценивать фермеров
{25}. Подобно большинству развивающихся стран (сильные отголоски этого подхода ощущаются сегодня в Юго-Восточной Азии) государства Латинской Америки расплатились за то, что уделяли сельскому хозяйству слишком мало внимания. Это обернулось бедами не только для фермеров, но и для развития стран в целом
{26}.
