В области информационных технологий МIТI не смогло найти нишу для тех компьютерных гиков, которые бросали университеты, чтобы создавать фирму, занимающуюся программным обеспечением или интернет-бизнесом, в гараже своих родителей. Японские ученые уже с 1980-х гг. предупреждали правительство об отставании страны в области программного обеспечения. Наконец, МIТI так и не смогло правильно способствовать развитию бизнеса на небольших промышленных предприятиях. Крупные производители, находящиеся под его защитой, как это происходит и в Южной Корее, использовали свою мощь, чтобы отжать доходы у мелких и менее защищенных поставщиков или же просто поглотить их. Тактика запугивания со стороны крупных элитарных компаний – извечная проблема.
По всей Восточной Азии быстрый экономический подъем, случившийся после Второй мировой войны, способствовал росту ничем не обоснованного политического высокомерия. Пока чиновники в Японии успешно проводили промышленную политику, незрелая политическая элита становилась для страны бомбой замедленного действия. После того как в начале 1990-х гг. финансовые активы лопнули как мыльный пузырь, политики, которые не привыкли сталкиваться с необходимостью принимать трудные решения, так и не смогли избавиться от неплатежеспособных банков, в результате чего им пришлось встретиться с повторением финансового кризиса в 1996 г., а затем и с третьим его туром в начале 2000-х гг.
{384}
В тот же самый период обрушились цены на недвижимость за пределами больших городов, а безработица и неполная занятость достигли невообразимого уровня. Экономический рост в стране прекратился. Подавляющее большинство японских семей не мог утешить тот факт, что крупномасштабная обрабатывающая промышленность Японии, как и прежде, оставалась высококонкурентной в мировом масштабе – ведь почти 50 млн из 60 млн трудоспособного населения сейчас заняты вне сферы промышленности.
Гонка за крупной индустрией оказалась лишь частью той большой игры по созданию экономически стабильного общества, в которую Япония вступила после поражения в последней войне. Более того, как только в 1980-х гг. спесь поутихла, население осознало, что надвигаются еще и демографические проблемы, присущие любой развивающейся нации. Молодое поколение прошлых лет, чьими стараниями страна осуществила стремительный индустриальный прогресс, постарело, в семьях стало меньше детей, чем у его родителей, продолжительность жизни выросла, и пожилые люди начали потреблять на пенсии свои сбережения (экономисты называют их «отрицательными»). Пришло понимание того, что низкие темпы роста и грядущие изменения в демографической структуре населения делают обещанные политиками высокие пенсии неподъемными для экономики.
Японский опыт поднимает вопрос о том, как распознать тот момент, когда стране следует отойти от политики развития «молодой промышленности» и куда ей дальше двигаться. Ясно, например, что Япония почти полностью забросила свой обслуживающий сектор и, кроме того, слишком долго не решалась всерьез заставить сельское хозяйство перейти от эффективности, основанной на урожайности, к эффективности, основанной на прибыльности. Но какая политика могла бы стать лучшим решением?
Южной Корее пришлось двинуться по иной траектории развития после окончания азиатского финансового кризиса. Международный валютный фонд настаивал тогда на целом комплексе изменений. Предлагалось дерегулировать сферу обслуживания и сделать ее открытой для иностранных инвестиций, ввести ограничения корпоративного долга, покончить с соглашениями о долговых гарантиях, традиционно заключавшимися между филиалами чеболей для защиты 40 % банковского кредита компаний, отменить ограничения на недружественные поглощения и провести различные реформы финансовой отчетности и управления в интересах миноритарных акционеров. Все эти изменения в значительной мере призваны были вести страну в направлении «англосаксонской» экономической структуры, где особую важность приобретают соображения касательно финансовой эффективности и краткосрочной прибыли
{385}.
Подобные реформы уводили крупные компании от накопления чрезмерно высокого банковского долга к смешанной системе, включающей банковский долг, облигации и акционерный капитал с участием третьих лиц, что делало миноритарных денежных вкладчиков более влиятельными.
Некоторые из числа наиболее уважаемых экономистов Северо-Восточной Азии предрекали, что реформы МВФ подорвут способность Южной Кореи к наращиванию своего технологического потенциала и промышленной конкурентоспособности. Следует помнить, что во время кризиса Южная Корея все еще оставалась страной со сравнительно небольшим ВВП на душу населения – $ 10 000.
Экономисты Ха Джун Чхан и Ян Суп Шин отмечали: «Реформы управления поставили чеболи под серьезные ограничения в их операциях в качестве бизнес-групп, особенно в связи с запретом на внутренние транзакции… В сочетании с жестким регулированием корпоративного долга по отношению к акционерному капиталу ограничения на внутренние транзакции существенно сократили опции для финансирования… На наш взгляд, Южной Корее после кризиса необходим не переход к идеализированной англо-американской системе, а создание, по нашему определению, «второй стадии догоняющей системы»»
{386}.
Однако десятилетие спустя крупнейшие компании Южной Кореи во главе с Samsung, Hyundai и LG процветают, как и раньше, а их позиции на рынках мобильной связи, автомобилестроения, электроники и химической промышленности сильнее, чем когда-либо. Валовые инвестиции в стране значительно снизились – в среднем с 37 % ВВП в 1990–1997 гг. до порядка 25 % ВВП сейчас, но далеко не очевидно, что это подрывает технический прогресс на данной стадии развития. Тем временем ВВП на душу населения в 2010 г. составил уже $ 20 600, в два раза превысив уровень 1997 г.; фондовый рынок, благодаря англосаксонскому подходу, растет интенсивнее, чем где-либо в регионе; потребители наконец способны по-настоящему вкусить плоды экономического развития в виде более дешевых потребительских товаров, улучшенного сервиса или отпуска за рубежом
{387}.
