Южная Корея прошла через катаклизм, который в 1982 г. поставил на колени столь же задолжавшие латиноамериканские государства, а затем и Филиппины. И она продолжала занимать в середине 1980-х, когда более локальная рецессия в Восточной Азии испугала малайзийского премьера Махатхира настолько, что он полностью отказался от своей политики поддержки «молодой промышленности» и попал в зависимость от экспортной сборки за счет иностранных инвестиций. Решимость Южной Кореи держаться курса на индустриализацию ясно выражалась в ее отношении к финансам. Своими инвестициями правительство пробивало путь к прогрессу, используя временные девальвации для подстегивания экспорта в периоды застоя
{417}. Экономически неэффективные дочерние компании чеболей ликвидировались или сливались с другими.
Такой подход оставался успешным все то время, пока правительство держало в руке финансовый кнут. Со временем, однако, превращение чеболей во все более и более масштабные группы (уровень корпоративной концентрации в Южной Корее был выше, чем в Японии или на Тайване) означало, что крупнейшие заемщики перестали испытывать страх перед своими кредиторами. В начале 1980-х гг., когда тяжелая и химическая промышленности достигли запланированного уровня развития, чеболи сделались очень серьезными игроками.
В 1983 г. каждая из трех крупнейших бизнес-групп – Hyundai, Samsung и Daewoo – поглощала по 10 % всего объема кредитования в стране. Поскольку чеболи оказались крайне закредитованными (у 50 крупнейших компаний средний долг более чем в пять раз превышал стоимость их акций), государственная банковская система была не в состоянии эффективно воздействовать на тех предпринимателей, чье банкротство могло погубить и сами банки. По сути, банки постепенно стали вынуждены предоставлять чеболям все, чего те от них хотели. В 1980-х гг. чеболи, вместо того чтобы соревноваться с более мелкими конкурентами, попросту взялись их перекупать
{418}. Они также начали пользоваться своими малозатратными банковскими займами, чтобы основательнее заняться спекуляциями с недвижимостью. Более того, чеболи теперь сами ссужали деньги неофициальным биржам под высокие проценты. Наконец, они использовали свою внутреннюю олигополию, чтобы сокрушить более мелких конкурентов, которых еще не успели перекупить, и чтобы еще эффективнее выжимать деньги из потребителей. Из силы, двигавшей технологический прогресс, чеболи начали превращаться в экономических громил, чей вклад в развитие страны становился все более сомнительным.
МВФ, Всемирный банк, американское правительство и группа южнокорейских экономистов, которые прошли обучение в США и чье влияние стало усиливаться при президенте Чон Ду Хване в 1980-х гг., – все в один голос заявляли, что настало время перейти к финансовому дерегулированию, чтобы обуздать чеболей. Подобная точка зрения не могла не получить значительной поддержки и у населения после 30 лет, в течение которых рядовых вкладчиков заставляли субсидировать крупный бизнес.
В начале 1980-х гг. ставки по депозитам и кредитам в банках поднялись до положительных в реальном выражении. Сами банки были приватизированы с максимальной долей акций в 8 % на одного инвестора, что обеспечивало их некоторую независимость от влияния чеболей. Однако центральное правительство продолжало устанавливать квоты на банковские кредиты, вводить потолки процентной ставки и назначать руководителей высшего звена
{419}.
Другие прорыночные реформы обернулись не так, как предсказывали экономисты. Развитие фондового рынка не смогло заставить чеболей соблюдать дисциплину. Когда компании проходили котировку, семьи, владевшие ими, неизменно оставляли за собой контроль за советом директоров и управленческий контроль, а биржи, процветавшие в конце 1980-х гг., просто предоставляли дополнительное финансирование без соблюдения дисциплины в отношении держателей акций. Таким образом, способность банков влиять на политику крупных компаний была подорвана еще сильнее.
Произошла и значительная либерализация небанковских финансовых институтов (non-bank financial institutions, NBFI) – мелких депозитных учреждений без полноценных банковских лицензий – их деятельность разрешили в 1970-х в качестве альтернативы черному рынку. Когда им позволили размножаться, они стали предлагать более высокие процентные ставки, чем банки, и увеличили свою долю в общем количестве депозитов с 25 % в 1976 г. до 63 % в 1989 г., обеспечив себе доминирование. В отличие от банков, однако, чеболи взяли под свой прямой контроль многие NBFI – это уже становилось опасной тенденцией. Потому не было никакой случайности в том, что в 1980-х и в начале 1990-х гг. лидеры чеболей неизменно лоббировали финансовое дерегулирование
{420}.
