А на этого чудного Женьку Дивиторского, что жил и работал в доме еще до того, как она появилась, она… Сначала она о Женьке думала так: это ее ровесник. Выглядел он совсем как здоровенный, кудрявый, раскормленный мальчишка — маменькин сынок. Но оказалось, что он старше ее почти что на червонец. Да к тому же был шизанутый со справкой — инвалид, мол, детства.
Ей, по правде сказать, поначалу очень приглянулся его старший брат Егор — «ну такой классный, прямо мистер Рочестер!». Но этот ее словно в упор не видел. Он вообще никого не видел, кроме себя, павлин надутый? Лекс за это начала его втихомолку презирать.
А Женька… Однажды весной она сидела в гостиной в кресле — читала. Женька вкалывал как папа Карло. (Кстати, всю работу по уборке салона и дома делал он. Сначала ему помогала приходящая уборщица тетя Поля, она же и повар. Но в этом году ее отчего-то не наняли. Иван заявил, что — дорого, надо сокращать расходы.) Женька пылесосил, а потом начал тряпкой протирать пыль с мебели. Ползал по ковру на коленях, полируя ножки стульев.
* * *
Лекс, погруженная в «Калигулу» Гора Видала, внезапно вздрогнула — словно гусеница проползла по ноге… Женька сидел на полу возле ее кресла. Он поцеловал ей ступню возле большого пальца, ноготок которого она красила белым лаком. Она погладила его по голове: дефективный, а какие у него кудряшки, точно на термобигуди завивается. Блондинчик — прямо купидон, какие вытканы были на знакомых ей с детства по гатчинской реставрационной мастерской шпалерах вместе с рогами изобилия и куртинами роз.
С той мимолетной ласки Женька, что бы он ни делал: мыл ли во дворе из шланга машину, вешал ли картину на стену, драил ли ступени лестницы, — всегда провожал ее странным собачьим взглядом, словно он был пес на цепи, а она миска, отодвинутая от него слишком далеко.
И теперь он вот так же смотрел на нее, не мигая.
— И это все, что ты знаешь? — Лекс наконец-то справилась с предательским румянцем.
— Да. Это все.
— Хочешь музыку послушать?
— Да…
— Ты что застрял тут? Ты куда шел? Тебе два раза повторять?
Лекс поморщилась: нашего мистера Рочестера, павлина ненаглядного принесло! И чего он орет? Она, прислонясь к стене, наблюдала, как Егор Дивиторский толкнул Женьку в загривок по направлению к ванной.
— Что ты на него все время кричишь? — спросила она недовольно. — Иван кричит, ты…
Егор на нее даже не взглянул: тоже, заступница.
— В холодильнике что-нибудь нам найдется? — буркнул он. — Пицца, мясо, салат?
— У нас всегда что-нибудь да найдется. Пойти разогреть?
— Я сам… Спасибо. Это.., я хотел тебе сказать… Иван уехал — срочно позвонили, дела.
— Там на факсе вам сообщение — из Вены, что ли… И почта пришла, счета за телефон…
— Я позже с ними разберусь. — Егор выдавил из себя бледную улыбку и даже снизошел, чтобы потрепать девчонку по плечу. Кожа была влажной и липкой — он украдкой вытер руки о брюки. — Ты, Александрина, не волнуйся насчет Ваньки. Вернется, никуда не денется.
— Я и не волнуюсь. — Она снова надела наушники, словно отгородилась от всего, и, цепляясь рукой за стену, лениво побрела по коридору в гостиную — на любимое кресло.
Дивиторскому казалось, что она переваливается на ходу, как раскормленная утка. Для пятнадцатилетней нимфетки, на его придирчивый вкус, у этой малолетней сучонки был чересчур увесистый зад. Ну и вкус у Белогурова. Одна радость, что молодая — свежачок…
А Лекс, надорвав очередной (шестой по счету за этот день) пакетик картофельных чипсов, отрешенно слушала музыку. Это был саунд-трек из «От заката до рассвета». Она жевала чипсы, жевала, жевала… Ей неудержимо хотелось плакать.
Белогуров вернулся домой только на закате.
— Попозже не мог явиться? — прошипел Егор, встречая его в холле. — Девка ко мне как пластырь липнет: где ты да где ты.
— Отстань, — Белогуров направился наверх в спальню, — я с ней сам разберусь. Что.., получилось что-нибудь у Чучельника?
— Получилось… Вроде бы…
— Душно. Включи кондиционер, — Белогуров старался не смотреть на Дивиторского. — Отдохну немного и.., поедем, да?
— К ночи ближе поедем. Я Лекс сказал, что мы приглашены. Ну, в общем, на мальчишник, без сопливых дам. В клуб. Так что одевайся соответственно. В маскарад в собственном доме рядиться приходится!
— Она где?
— Как всегда — возле холодильника, — хмыкнул Егор. — Молотит как мельница, скоро в двери не будет пролезать твоя Лолита.
— Оставь ее в покое. Заткнись!
На звуки ссоры из гостиной, где грохотал и стрелял телевизор, выглянул Женька. Он жевал кусок пиццы, обильно сдобренный кетчупом. Белогуров только вспомнил, что ничего не ел со вчерашнего вечера. Но чувства голода не ощущал — только тошноту и жажду.
— Привет, — Женька выжидательно, как ящерица, уставился на «хозяина дома». — Ты вернулся. А мы старались. И ничего не испортили.
Белогуров быстро прошел к себе. Вид жующего с таким аппетитом Чучельника был ему сейчас мерзок до дрожи. Он принял душ, включил в спальне кондиционер на полную мощность. Духота сводила с ума. Раздвинул шторы.
Солнце садилось в тучи. В Гранатовом переулке, залитом багровым светом, стояла мертвая тишина. Замоскворечье, как и весь деловой центр, с вечера пятницы и на все выходные вымирает. Из дома вышел Егор, сел в белогуровскую «Хонду» — поехал на заправку. Ведь ночью им предстояла особая поездка. Белогуров дернул за шнур, задвигая шторы. Потом рухнул на кровать. Он все ждал, что в спальню поднимется Лекс. Но она так и не пришла.
В половине одиннадцатого он проснулся, словно от толчка, и начал лихорадочно собираться. Из-за глупого вранья Дивиторского насчет набега на ночной клубешник пришлось надевать костюм и галстук. Белогуров смотрел на себя в зеркало и видел словно бы незнакомца — мрачного, элегантного, но до крайности неуверенного в себе. Это чертово переодевание напоминало фарс, черную комедию. Стоило ли так выряжаться, чтобы таскать на себе мешок с обезглавленным трупом? Белогуров при этой мысли подавился истерическим смешком — вот так и рехнешься тут… Когда он спустился, оказалось, что ничего еще не готово. Дивиторский, тоже при параде, цепко ухватил Белогурова за плечо.
— Пошли, вытащим эту дрянь, пока девка телик смотрит. Там с ней Женька. Потом я его в подвал запру — работы ему на всю ночь хватит.
— Он задохнется, — тихо сказал Белогуров, — когда включит все эти агрегаты…
— Потерпит, не маленький. Да мы быстро — туда и обратно. К двум, максимум к половине третьего, вернемся.
Труп китайца в пластиковом мешке, когда они вытаскивали его из подвала, показался Белогурову тяжелым, как гробовая плита. Странно, при жизни Пекин был легким, поджарым, подвижным — откуда же такая тяжесть в мертвом? Егор подогнал «Хонду» к самым дверям дома.
