— Приветик. Ждешь меня — ну и лады. Деньжата привез? — Володимир — он вынырнул откуда-то из здания билетных касс — покачивался с каблука на осок. — Как договорились, значит? Ну, пойдем. Да не дрейфь. У меня точно, как в аптеке.
Дальнейшее было как в тумане: стоянка, машина. — Володимир достал из багажника сумку, расстегнул «молнию», показав — вот иконы, те самые: Без обмана. —Я с тобой, приятель, честен, а ты… В следующую секунду ему уже крутили руки два качка, а тот мент Колосов, появившийся откуда-то, сказал… Но Белогуров не помнил его слов — торжествовал он, что же еще? Взяли они этого придурка теплым, с крадеными вещами в руках, да еще и всю сцену задержания на видео засняли, как потом сами хвалились в машине. Белогуров запомнил фразу, брошенную ему Володимиром, на запястьях которого уже защелкнулись наручники:
— Продажная шкура… На моем горбу в рай хочешь, гнида, въехать? Не получится!
У Белогурова в тот миг появилось странное ощущение: все вниз и вниз, словно камень, сорвавшийся с горы, все быстрее и быстрее… И визжала, наяривала, веселя вокзальную публику, та полудохлая гармошка. Мысль мелькнула: «А ведь Егор-то был прав. Для чего я все это затеял? Ведь это и точно — все равно как самому в пасть ко льву… Неужели тянет?!»
* * *
И, сегодня, когда он спустился в подвал, где Чучельник (его так и распирало от гордости) торжественно продемонстрировал ему готовую ВЕЩЬ, у Белогурова появилось то же самое ощущение. Все утомительные трудоемкие операции по «доводке исходного материала до кондиции» — с просушиванием в установке для искусственного загара — были закончены. Последний раскаленный шар-болванка (один из самых маленьких по размеру) извлечен наружу. Смазка из дубильных квасцов и фруктового джема смыта красным вином. Шов на коже в затылочной части под волосами «изделия», значительно уменьшившегося в размерах, аккуратно зашит. Волосы (к счастью, они не потеряли своего блеска) осторожно вымыты мягким шампунем и просушены феном. Шелковая нить, некогда намертво стянувшая губы это была одна из первых ступеней работы Чучельника — вспорота: в ротовую полость «изделия» Чучельник «согласно предписания» положил кусочек камфары и кожуру граната (вещества, богатые танином). И снова шелковой ниткой при помощи специальной скорняжной иглы зашил губы, некогда принадлежавшие китайцу Пекину, губы, осыпавшие кого-то поцелуями, а кого-то угрозами и ругательствами, а потом однажды до крови прикушенные от нестерпимой боли…
Вещь была уже водружена на специальную деревянную подставку. Такие подставки, как и футляры-шкатулки — изделия резчиков по дереву с островов Ява и Бали, а также отрезы синего и пурпурного шелка, в которые завертывалась ВЕЩЬ, Белогуров закупал оптом в антикварных лавках Сингапура и Гонконга. Искал самые старые изделия — 10 — 20-х годов. Ибо хорошо отполированное старое дерево «аксессуаров» создавало для ВЕЩИ особую неповторимую атмосферу.
Когда Чучельник под неусыпным надзором Егора продемонстрировал изделие во всей его противоестественной и чудовищной красе, Белогуров долго разглядывал эту, пожалуй, ни с чём более в мире не сравнимую вещь. Он вглядывался в черты, когда-то бывшие чертами Пекина и.., не узнавал его. И дело было даже не в малых, парадоксально малых по сравнению с «исходным материалом» размерах. Нет, ЭТА ВЕЩЬ, пройдя через руки Чучельника, теперь вообще мало была похожа на нечто, принадлежавшее некогда человеку, живому существу. Это была причудливая, пугающая, отвратительная и одновременно.., неимоверно изящная (Белогуров и сам сознавал чудовищность такого сравнения) игрушка. Воплощение, быть может, бредовой, а может, и не такой уж и бредовой игры чьей-то фантазии — вывихнутой, изощренной, больной. Да, так и казалось на первый взгляд, однако… Белогуров протянул руку и погладил мягкие черные волосы. Он все хотел себе представить Феликса рядом с этой вещью. Ведь теперь у него их две, под пару… Вот тогда-то это ощущение — все вниз и вниз, словно камень, катящийся под гору, все быстрее и быстрее — снова вернулось. А с ним пришла и знакомая сосущая душу жажда: сейчас бы напиться так, чтобы ни о чем уже не думать…
— Я старался, Иван. — Чучельник за его спиной (он не сводил очарованного взгляда с вещи) впервые за много месяцев назвал его по имени. Прежде он вообще никак к Белогурову не обращался. — Я очень, очень старался. Какая красивая… Тсантса. Я так хотел, чтобы на этот раз все получилось. Так старался… Я — молодец?
— Ты… — Белогуров почувствовал, что горло у него перехватило. — Егор, упакуй ее осторожно. Отнеси в машину. Пора ехать.
Чучельнику он в глаза не смотрел. Лишь улыбнулся ему бледно. Точнее, попытался. Но не получилось. — Деньги привезешь и… Слушай, Ванька, что я тебе сейчас скажу, — Егор стоял выпрямившись, расставив длинные ноги, — насчет Салтычихи… Те пятьдесят кусков мы ему отдали. Ладно, надавил — мы поплыли. Но насчет остального… Да пошел он знаешь куда? Баста! С этих денег — ни копейки он у меня не увидит. Мне это надоело, понял? Это самое. Он мне надоел, этот старый педераст! Не можешь сам жестко с ним поговорить, расставить раз и навсегда все точки, трусишь — давай я с ним сам встречусь. За те его чертовы инвестиции мы с ним с лихвой расплатились. За квартиру твою — ты у него деньги брал, не мы с Женькой, — расплатишься из своей доли. А остальное — те двадцать пять процентов от прибыли, что он из нас выбивает.., да пошел он!.. Ограбиловка чертова. Так и заяви ему: мы эти двадцать пять платить отказываемся! А будет настаивать… — Егор жестом каратиста рубанул воздух.
Белогуров слушал молча. С тех пор как они в этом подвале прикончили телохранителя «дяди Васи» и сделали из него то, что теперь лежало в изящной резной шкатулке мастеров с далекого острова Бали, и это так безнаказанно сошло им с рук (за все долгие недели, прошедшие со дня смерти Чжу Дэ, Салтычиха ни разу не позвонил, не напомнил о себе, а Белогуров, естественно, не желал нарываться и тоже выжидал), Егор не раз уже позволял себе высказывания в адрес их «благодетеля» в таком вот крайне мятежном тоне. Со смертью китайца в Дивиторском словно плотина прорвалась. В его взгляде, когда он говорил о деньгах, о Салтычихе, о том, что эта вещь наконец-то последняя — они наконец-то развязались со веем этим чертовым кошмаром, читались самые противоречивые чувства: злоба и надежда, алчность и отчаянная удаль, страх и ярость, облегчение, что «все позади» и вместе с тем некое тайное сожаление по этому же самому поводу: все позади.., уже?
— Сначала надо получить деньги, Егор. Привезти их сюда, подержать в руках, — ответил Белогуров так, как некогда ему отвечал Салтычиха. — А потом.., там решим, как нам поступить. Может, ты и прав. Смелость, говорят, города берет. А нахальство…
Егор его тогда не понял. Он проводил Белогурова до машины. Сам же сел за руль стареньких «Жигулей»: утром они обсуждали с Белогуровым, как им быть с ними. «От этой рухляди пора избавляться. Все равно больше они нам не понадобятся, — сказал Белогуров. — Да и видели вас на них в Солнцеве… Сразу надо было с ними покончить, да руки не доходили. Но медлить больше нельзя». Егор согласился: он съездит на заправку, специально зальет полный бак, а вечером отгонит «Жигули» на пустырь куда-нибудь в район Бутова и «запалит тачку с четырех концов», а сам вернется на такси либо частника поймает. Он отчалил на заправку первый. Белогуров медлил. Наконец собрался с духом и тоже тронул машину. Когда он уже отъезжал от дома, в Гранатовый переулок завернула с Ордынки синяя «девяностодевятка». В ней сидела какая-то парочка…
