В эксперименте, однако, я, находясь в состоянии медитации, планировал печатать, записывая поток вторгающихся мыслей. Я не знал, чего ожидать. Может ли печатание разрушить или изменить поток мыслей?
Когда эксперимент начался, я с удивлением осознал, как быстро летали мои пальцы по клавиатуре, фиксируя внезапно пришедшие мысли. Я изо всех сил пытался не подвергать цензуре и не анализировать то, что печатал, полностью переключив внимание на свет. В какой-то момент заметил быстро промелькнувший образ: детский рисунок, выполненный в основных цветах. В левом верхнем углу сияло солнце, а верхняя часть изображала синее небо. С правой стороны высовывалась рука, держащая лейку. Капли воды падали на ряд маргариток. Картина продержалась всего секунду и исчезла. Вскоре после этого я перестал печатать.
Открыв глаза, почувствовал свою обычную отрешенность, только на этот раз сильнее. Посмотрел на монитор и прочитал то, что напечатал. Холод пронизал меня. Никогда не писал я ничего подобного. Более того, не мог вспомнить, чтобы вообще печатал большую часть из этого. Одно предложение сразило меня наповал: «Ороси день созидателя особыми цветами, один за другим». Я знал, без тени сомнения, что фраза относилась к увиденной мной картине. Но это предложение не могло родиться в моем хорошо организованном уме.
Испытывая наполовину благоговение, наполовину недоверие, я вглядывался в экран. И вспомнил, как думал, что ни при каких обстоятельствах не смогу написать глупости в духе нью-эйдж, появившиеся на моем мониторе. Я невольно содрогнулся. Это было моим первым и самым сильным осознанием того, что я не был цельной личностью с неделимыми умом и идентичностью.
Составление умственного ландшафта
Последующие личные эксперименты убедили меня в том, что люди обладают намного большими возможностями для изменения своего умственного ландшафта, чем обычно осознают. Как писатель, я давно обнаружил, что тексты, написанные в наиболее удачные творческие моменты, часто не имели совершенно никакого отношения к тому, что я собирался написать. Как будто скрытая муза дарила мне и мысли, и вдохновение. Когда это происходило, я глядел на хорошо написанный текст и думал: «Как же я вообще смог такое сотворить?»
К счастью, я печатаю довольно быстро и могу вводить свои мысли в компьютер почти так же быстро, как они появляются в моем уме. Погружаясь в литературное творчество, я едва думаю о том, что собираюсь сказать. Идеи приходят, и я их фиксирую. В такие минуты нетрудно поверить во множественность умов.
Однажды, однако, я решил проверить эту идею еще в одном эксперименте. Сначала вошел в состояние глубокой сосредоточенности, погрузившись в музыку Филипа Гласса. Как и раньше, сконцентрировал внимание на пятнах света, появившихся у меня в поле зрения после того, как я закрыл глаза. К тому времени я уже довольно хорошо научился входить в состояние покоя. Теперь, однако, решил продлить его. К своему удивлению, нашел, что если продолжать упражнение достаточно долго, то достигаешь не одного, а нескольких уровней второго дыхания. Каждый раз, когда испытывал соблазн закончить упражнение, я подталкивал себя еще дальше. В конечном счете растянул упражнение на несколько часов, оставаясь все это время в совершенно неподвижном, спокойном положении.
Результаты упражнения оказались во всех отношениях не менее впечатляющими, чем последствия приема любого психотропного препарата. После нескольких часов полной концентрации мои проприоцептивные чувства сильно изменились. Малейшее движение вдавливало меня во вращающееся кресло и дезориентировало, как если бы я летал вверх-вниз на американских горках. Я полностью утратил понимание того, в какую сторону обращен лицом. Когда наконец открыл глаза, привычные предметы показались необыкновенно четкими по цвету и форме. Как будто часы уменьшенного сенсорного восприятия перекалибровали мои чувства, изменив мою чувствительность к нормальным раздражителям примерно так же, как меняются вкусовые ощущения человека, долго лишенного пищи.
Находясь в таком сильно измененном и обостренном состоянии, я понял, как художники и поэты должны видеть мир. Часы, проведенные в полной темноте, почти полностью лишенные мысли и движения, сделали меня исключительно чувствительным к красоте обычных вещей в моей комнате: нюансам форм и оттенков, переплетению узоров на гобелене, изяществу теней, создаваемых лампами. Я чувствовал, что мог часами поглощать эту красоту. Каким-то шестым чувством также сознавал, что реагировал на привычные предметы весьма необычным образом. Отчетливо понял, что мои будни были настолько заполнены раздражителями – разговорами, дорожными шумами, звуками телевизора, что я проводил большую часть своих дней в состоянии перегрузки, даже не замечая этого. Я походил на обжору, присосавшегося к буфету и поглощающего каждый день так много, что он больше не в состоянии оценить тонкие различия в блюдах.
Моя рабочая гипотеза, которую я сейчас проверяю с помощью биологической обратной связи, предполагает прямую корреляцию между количеством времени, потраченного на эмпирическое упражнение, интенсивностью опыта и готовностью к изменению, достигаемой в состоянии транса. Другими словами, более глубокие и продолжительные трансы приводят к более значительной когнитивной и сенсорной перекалибровке, позволяя человеку легче изменять свой режим восприятия. После длительного сенсорного воздержания я чувствовал, что простого аромата садового цветка будет достаточно, чтобы создать состояние усиленного восприятия, которое будет столь же эффективно, как серьезное вмешательство во время сеанса психологического консультирования.
Мои недавние эксперименты, в которых температура лба использовалась в качестве биологической обратной связи, позволяют предположить, что требуется длительный период покоя и концентрации для достижения столь заметно измененного восприятия. Действительно, показатели биологической обратной связи начинают радикально отступать от исходного уровня не раньше чем через 15–30 минут неподвижности, и то при условии наличия некоторой практики. Опыт говорит мне о том, что нормальное состояние человеческого ума консервативно – относительно устойчиво к краткосрочным значительным изменениям. Это имеет смысл, потому что частые большие изменения, без сомнения, нарушали бы непрерывность повседневного мышления и поведения. Чтобы эффективно функционировать в окружающем мире и сохранять контроль над своими действиями, люди должны иметь относительно стабильное состояние ума.
Прилагая существенные усилия посредством медитации, биологической обратной связи и т. п., люди могут преодолевать естественные настройки ума и вызывать изменения, сопоставимые по величине с теми, которые происходят при травме. Это требует как времени, так и дисциплины и, следовательно, не встречается в суете повседневной жизни. Работа Чиксентмихайи, однако, настоятельно утверждает, что особо творческие люди, погружаясь в работу, действительно достигают сосредоточения и концентрации, сопоставимые с достигнутыми мною в упражнениях под Филипа Гласса. Если это так, то они развили у себя естественные средства для расширения границ своего ума и выработки новых способов восприятия и поведения. Тем самым смогли усилить свои эволюционные способности, преодолев обычные консервативные механизмы сознания.
