– Отставить! – негромко прикрикнул на нее Потапчук. – Слезами горю не поможешь. У вас, между прочим, тушь потекла. Утритесь, Елизавета Павловна. Платок у вас в руке. Да не в этой, в левой, что вы делаете, это же сигарета, обожжетесь...
Упоминание о потекшей туши, как и следовало ожидать, возымело действие. Девчонка перестала хлюпать, недоверчиво взглянула на Федора Филипповича, провела платком по щекам и посмотрела на платок. Платок почернел.
– Одеколон у вас хороший, – сказала она и шмыгнула носом. – А с тушью меня опять надули. Такие деньги отдала! Стойкая, "Макс-Фактор"... Вот тебе и "Фа-а-актор"...
Конец фразы потонул в рыданиях, на этот раз – по поводу поддельной "фирменной" туши. Глеб откинулся на спинку стула и закурил, пережидая дождик и с интересом наблюдая за тем, как Федор Филиппович понемногу начинает терять терпение. Сам он никуда не спешил: что-то подсказывало ему, что, пока они с Потапчуком не выйдут на очередного участника этого дела, новых трупов не будет. Таможня была в курсе, стукачи всех мастей и рангов, от бомжа до профессора, тоже были в курсе и держали ушки на макушке; картину уже расчленили, Андронова находилась в полной безопасности в загородной резиденции своего высокопоставленного любовника, и в данный момент ничто не мешало им с Федором Филипповичем сосредоточиться на злоключениях этой сопливой Елизаветы Павловны. Что же до раздражения, все явственнее проступавшего в крутом изломе генеральских бровей, так это, надо полагать, с непривычки: Федор Филиппович уже давненько не допрашивал продавщиц, специализируясь в основном на олигархах.
Он немного стыдился этих циничных, ернических мыслей, но, с другой стороны, лить слезы, оплакивая парочку жуликоватых охранников, с его стороны было бы чистой воды лицемерием. Он давно привык к покойникам, и гибель этих двоих не вызывала у него ничего, кроме раздражения по поводу следа, который снова привел в тупик и оборвался.
– Так что случилось? – в третий раз повторил свой вопрос Федор Филиппович. – Вы уж, пожалуйста, объясните нам по порядку, как все было. То, что вы им рассказывали, – он кивнул в сторону закрытой двери, – забудьте. Считайте, что разговора не было.
– Да, не было, – хлюпая носом, возразила Елизавета Павловна. – Пристали с ножом к горлу: говори, кому звонила, кто твой сообщник!
– Ага, – с понимающим видом покивал головой генерал, – это, значит, вы вроде наводчицы, да?
– Да какая я наводчица! – истерично выкрикнула Елизавета Павловна, явно нацеливаясь опять удариться в слезы. – И вы туда же?!
– Мы не туда же, – сказал Потапчук. – Мы как раз в прямо противоположном направлении.
– Не надо дурочку из меня делать! – продолжала гнуть свое Елизавета Павловна, которая, похоже, решила, что терять ей нечего, и поперла напролом. – Никому я не звонила, и никакая я не наводчица! Думаете, если у человека высшего образования нет, так его можно ни за что в тюрьму сажать?
– Ничего подобного мы не думаем, – возразил Федор Филиппович. Шея у него над воротником белой рубашки начала понемногу краснеть, но тон оставался ровным и доброжелательным. – Мы как раз чаще сажаем в тюрьму людей с высшим образованием, чем без него. И даже с двумя, иногда с тремя...
– Бывало, что и с пятью, – добавил Глеб, любуясь прихотливыми извивами струйки дыма, что поднималась с кончика его сигареты.
– Издеваетесь, да? – обиженно сказала Елизавета Павловна. – Конечно, вы милиция, вам все можно. Думаете, если продавщицей работаю, так я полная дура?
Глеб подумал, что местные оперативники не теряли времени даром, за какой-нибудь час загнав девчонку в такую истерику, что вывести ее оттуда можно было, разве что выстрелив из пистолета прямо у нее над ухом. Он как раз обдумывал эту идею, когда Федор Филиппович решил эту проблему гораздо более эффективным способом: просто вынул из кармана свое служебное удостоверение, развернул и сунул Елизавете Павловне под нос.
– Читайте, – сказал он.
Читать Елизавета Павловна не хотела.
– Чего я там не видела?! – выкрикнула она. – Верю я вам, верю! Это вы мне не верите!
– Нет, вы прочтите, пожалуйста, – мягко, но настойчиво сказал Потапчук.
Елизавета Павловна нехотя перевела на удостоверение зареванные глаза, всхлипнула и вдруг перестала рыдать. Со своего места Глеб видел, как у нее расширились зрачки.
– Ой, мамочка, – прошептала она. – Генерал ФСБ...
– Правильно, – сказал Федор Филиппович, убирая удостоверение в карман. – А теперь, Елизавета Павловна, подумайте хорошенько и скажите: по-вашему, мне что, делать нечего? По-вашему, я приехал сюда исключительно для того, чтобы делать из вас дурочку и издеваться?
Прорвавшееся наконец наружу генеральское раздражение подействовало, как ушат холодной воды. Елизавета Павловна по инерции всхлипнула в последний раз и осторожно положила на краешек стола мокрый грязно-серый комок, пару минут назад бывший белоснежным, надушенным дорогим одеколоном носовым платком Федора Филипповича.
– Из-з-звините, – сказала она. – Что-то я совсем расклеилась.
– А вы склейтесь, – посоветовал Потапчук. – И первым делом уясните себе, что мы вас ни в чем не подозреваем и ни в чем не намерены обвинять. Если бы вы действовали заодно с грабителем, вы бы, наверное, выбрали для ограбления день, когда в кассе набралось побольше денег, чем... – он снова заглянул в протокол, – ...чем стоимость одной пары кроссовок.
– Да я же им то же самое битый час втолковывала! – обрадовалась такой проницательности продавщица. – Они же ничего слышать не хотят! Почему, говорят, охранников застрелили, а тебя не тронули? Как будто я виновата, что жива осталась! Лимитчики чертовы, дуболомы!
Глеб мысленно с ней согласился, хотя оперов тоже можно было понять: "глухарь" им был нужен, как прострел в пояснице, и они давили на единственного оказавшегося под рукой человека изо всех своих лошадиных сил в надежде раскрыть дело по горячим следам. В самом деле, с их точки зрения, то, что отморозок, заваливший двоих охранников и не забывший извлечь из видеомагнитофона кассету с записью устроенного им увеселения, оставил после себя живого свидетеля, выглядело очень подозрительным. Они же не могли знать, что целью налета было именно убийство охранников, а вовсе не вынутые из кассы жалкие гроши!
Впрочем, торопиться с выводами не стоило. Украденные гроши на поверку могли оказаться не такими уж жалкими, и убийство, очень может быть, не имело никакого отношения к похищению картины из Третьяковской галереи. Глеб сделал в памяти зарубку: поговорить с хозяином магазина, попросить его провести переучет, чтобы выяснить, соответствует ли указанная в протоколе сумма похищенного истинному положению вещей. "Только, – мысленно добавил он, – поговорить с ним надо будет доходчиво, не то, того и гляди, окажется, что у него сперли тысяч двести, и не рублей, а евро. Черт, до чего я докатился! – подумал он с раздражением. – Только ревизии в обувном магазине мне и не хватало для полного счастья!"
