— Врушка ты несчастная, но все равно… пусть… А когда он это тебе говорил?
— А перед самым отъездом в Ханкалу. Я его в розыске встретила у Колосова Никиты, он прощаться зашел. Дернули они по стакану, ну он и разоткровенничался.
— Колосов — это тот самый, который дело об отравлении расследовал?
— Тот самый.
— Колоритный тип. Мне его так пофотографировать хотелось. — Анфиса вздохнула. — Как-нибудь этак, в роли одинокого шерифа-борца со злодейской мафией. С «кольтом» под мышкой, наручниками у пояса и сигаретой в зубах.
— При желании фотосъемку я тебе устрою, правда вместо «кольта» у него будет «ТТ» или, если хочешь, — автомат Калашникова. — Катя усмехнулась. — Ну иди скорей, твоя очередь.
Все, слава богу, обошлось — Анфисе смазали заживающий порез мазью и наложили свежий марлевый тампон.
— Ну а теперь айда в кафе ужинать, — скомандовала Катя.
— Ой, нет. Я что-то совсем не хочу есть.
Они стояли на остановке у больницы. Вечерело. Над Измайловским парком догорал закат. Над деревьями с визгом носились стрижи.
— Итальянская кафешка. А там паста, — попыталась соблазнить подругу Катя, — а ты себе закажешь отбивную, или нет — лучше большую пиццу с морепродуктами…
— Нет, поздно уже. А там засидимся, вообще ночь наступит.
— А на сладкое закажем ягодное мороженое или фраппе…
— Нет, Катя, я… — Анфиса отчаянно боролась с собой. — Не могу, я боюсь.
— Ну чего ты боишься?
— Всего, я хочу домой.
Подошел автобус — ничего не оставалось, как сесть, доехать до Пятнадцатой Парковой и снова запереться на все замки в душной квартире. Но Катя решила не сдаваться — клин вышибается клином, и делать это надо скорее, пока патологическая боязнь улицы, открытого пространства не пустила в душе Анфисы слишком глубокие корни. В автобусе Катю внезапно осенила гениальная идея.
— Ах ты! — Она стукнула себя по лбу. — Совсем забыла, мне же завтра с утра в редакцию «Вестника», а я диск с фотографиями на работе в столе оставила, ворона!
— С какими фотографиями? — Анфиса среагировала профессионально.
— А, с очередного места убийства. — Катя импровизировала на ходу. — Сейчас провожу тебя и помчусь на работу.
— Опять? Это на ночь-то глядя?
— Лучше сейчас, чем завтра в шесть утра вставать.
— А как же я?
— Ты побудешь дома. Я ненадолго.
Анфиса посмотрела на сгущающиеся за окном автобуса сумерки.
— Нет, я лучше с тобой.
Катя в душе возликовала. Через пару минут они уже ловили машину до Никитского переулка.
— А что, милицию на ночь разве не закрывают? — поинтересовалась Анфиса, когда они уже подъезжали. — Смотри, свет в окнах горит. Это ваши допоздна так вкалывают?
Катя хотела ответить, что в оные времена и сама Анфиса возвращалась домой не раньше одиннадцати-двенадцати часов ночи. А сколько раз ради одного-единственного удачного снимка ночь напролет моталась по ночной Москве. Чтобы провести подругу в здание, пришлось звонить в дежурную часть розыска, заказывать пропуск. В кабинете Катя включила свет и выхватила у себя из стола первый попавшийся компакт-диск.
— Да ты проверь сначала, — велела ей Анфиса, — вдруг это не то?
Пришлось Кате включать родной постылый компьютер. Она вставила диск и кликнула «мышкой».
— Что за снимки? — Анфиса подошла к ней сзади.
Катя, глянув на экран монитора, поняла, что из всего многообразия фотографий с мест происшествий ей попались именно снимки с кладбища в Мамонове-Дальнем, которые она скопировала у Колосова в надежде когда-нибудь использовать в качестве иллюстрации к будущему репортажу.
— Это с места убийства некоего Неверовского. Я выезжала туда, это случилось в… — Катя осеклась — ее поразил вид Анфисы. Та подалась вперед всем своим крупным телом и буквально вперилась в экран. Губы ее задрожали, с пухлых щек сбежал привычный румянец.
— Ой, Катя, а я его знаю, — прошептала она. — А это что же у него из живота торчит — нож?! Сколько же крови… Это в лесу случилось, да? А почему кругом какие-то камни? И крест вон на заднем плане? Какое у него лицо жуткое, но все равно — это он, я его узнала. Это он, без сомнения!
— Да кто он-то?
— Да тот самый человек, что дал мне ту самую фотографию! Тот заика, что вел себя так чудно.
— Ты уверена?
— Да точно он! Я его лицо, когда он говорил про эту жатву июньскую, до смерти не забуду.
— Его звали Алексей Неверовский. — Катя почувствовала, что ей жарко, кровь стучала в висках. — Труп его был найден на кладбище на территории старинной дворянской усадьбы, ныне заповедника. А неподалеку была обнаружена его машина — темно-синий «Фольксваген».
— Темно-синий? Я же говорила вам с Сережей, он бросился тогда к машине с таким видом, словно за ним гнались. Катя, ты слышишь, я тебе говорю — это он! Кто его убил? За что? Когда это произошло?!
Катя посмотрела на Анфису:
— Кто его убил, мы пока не знаем, но получается… судя по дате, получается, что произошло это… после вашей с ним встречи — той же ночью.
Глава 17. ПО ЦЕПОЧКЕ — ДАЛЬШЕ
— Никогда, никогда себе не прощу — зачем мы уехали? Зачем оставили его, моего бедного мальчика, одного?!
Напротив Никиты Колосова в кабинете розыска сидела мать Александра Иванникова Вера Анатольевна и плакала навзрыд. Ее муж — отчим Иванникова, ждал в коридоре за дверью. Супруги ночным рейсом прилетели из Коста-Брава, где отдыхали все это время, ничего не зная о судьбе Александра.
— Как же так, что же это такое, сыночек? Почему, за что? — вопрошала сквозь слезы Вера Анатольевна.
Колосов созерцал ее средиземноморский загар, яркий брючный костюм, умопомрачительный макияж. Он и представить себе не мог, что у бритоголового такая молодая, такая красивая мать — ко всему прочему еще, оказывается, известная в прошлом театральная актриса, вышедшая вторым браком замуж за преуспевающего предпринимателя и сумевшая в сорок пять лет родить от него дочь.
— Это я, я во всем виновата!
— Вера Анатольевна, успокойтесь, вот, минералочки попейте. — Колосов терялся в этом нескончаемом потоке женских слез. Родителей Иванникова ему пришлось полностью взять на себя, потому что это было следующее доступное для исследования и анализа звено цепочки.
— Как это случилось? Умоляю, не скрывайте от меня ничего!
Колосов коротко сообщил некоторые факты, те, что можно было услышать матери.
— Боже, так они что же, сами, что ли?! — Вера Анатольевна в пароксизме горя прижала ладонь к темно-вишневым губам.
