— Вы улыбаетесь… А впрочем, может быть, вы и правы. Молодость по-своему мудра, она вынуждена исправлять ошибки стариков… Так я говорил о двух беженцах, прибывших в Крым. Они всегда были неразлучны друг с другом. В шестнадцатом году они впервые появились вдвоем в Петрограде. О них сразу заговорили. Поползли слухи — особенно после убийства Распутина. Странная это была пара. Вот этот господин в черной маске. — Головин указал на мужчину в смокинге с закрытым лицом среди офицеров. — Он называл себя тогда неким Отто Штуббе. И заметьте, в тогдашнем военном Петрограде, где так не любили немцев, немецкая фамилия совсем не мешала ему жить. Ее словно не замечали… Этот самый Отто Штуббе всегда и всюду возил с собой шестнадцатилетнего мальчика. Его имя было Арман Дюкло.
— Вот этот вот мертвец? — воскликнул Мещерский.
— Ему оставалось жить четыре года. О нем тогда сразу заговорили. И неудивительно — он же предсказал убийство Распутина.
— Он был предсказатель?
— Он был ясновидящий. По крайней мере, так его всем представлял этот самый Отто Штуббе, который был при нем кем-то вроде импресарио. Он и сам был медиум. Но какой-то странный. Они были приняты в нескольких известных домах — тогда была бешеная мода на все это — спиритические сеансы, месмеризм, ясновидящих, убогих, блаженненьких типа Мити Козельского. Появились статьи в бульварных газетах, полиция проявила интерес, и… Представьте себе, ничего подозрительного на них обоих не нашла. Абсолютно ничего — кто такие, откуда прибыли в Петроград? У обоих шведские паспорта. Один вроде бы немец. У Дюкло — фамилия французская, но при этом мальчик на француза совсем не похож. Говорит свободно на нескольких европейских языках, на русском с заметным акцентом. На сеансах играет роль медиума-ясновидящего и иногда в трансе бегло изъясняется на сирийском, арамейском, греческом… Одним словом — полнейшая загадка. Вокруг него быстро начал складываться кружок почитателей. Стали проводиться тайные собрания в доме князей Серебровых-Слащовых на Фонтанке. Поползли слухи о новом оккультном обществе «Порог Тайны», которое якобы создал этот самый Отто Штуббе. Он уже выступал не просто в роли импресарио, но некоего жреца, последователя модного в те времена оккультиста и чернокнижника Станисласа Гуаиты. Дюкло он выдавал за земное воплощение бога Озириса. Смею сказать, что к древнеегипетской религии это мало имело отношения — просто то, что было в этом юном белокуром шестнадцатилетнем мальчике, надо было хоть как-то назвать.
— То, что в нем было? — переспросил Мещерский.
— В мемуарах Орлова-Варшавского есть любопытное описание сеансов Армана Дюкло. Мемуарист пишет, что поначалу у всех собравшихся складывалось впечатление, что эти сеансы — самое обычное мошенничество. Но затем… Дюкло словно менялся на глазах. Внешняя оболочка оставалась прежней, а во всем остальном… Им словно завладевала какая-то сила, и он втрансе говорил поразительные вещи. Просто поразительные, пишет мемуарист. Например, самому Орлову-Варшавскому он предсказал гибель брата на фронте и потерю жены. Все сбылось.
— Но Озирис — египетский бог, при чем тут он?
— О, это псевдооккультная терминология, молодой человек. Символ пирамиды, тайны Изиды и Тота, око Гора — все эти термины приняты в оккультных ложах еще со времен Казановы и Калиостро. Все это полная чепуха, как и разные клейма, печати, знаки. Все это было призвано скрывать истинную суть вещей.
— Истинную суть?
— Еще египтяне считали, что истинное, настоящее имя нужно скрывать от непосвященных. В тайне — сила.
— Владимир Всеволодович, вы не могли бы взглянуть на этот вот рисунок? Он тоже имеет какое-то отношение к убийствам и фотографии. — Мещерский достал из внутреннего кармана фото рисунка из заброшенного дома в Брусках, переданное ему перед отъездом Катей.
Головин мельком взглянул на человека-птицу-мутанта.
— Оккультный символ Гора-Озириса, олицетворяющего тайную мудрость. Триединство женского, мужского и божественного начала. Власть над жизнью, победа над смертью — по легенде, Озирис даже мертвый дал своей жене Изиде возможность зачать от себя сына Гора. Тут и всевидящее око, и корона мира, и череп — лик смерти, — одним словом, полный набор… А это что, новый, современный рисунок?
— Сделан совсем недавно. На стене в заброшенном деревенском доме.
— Псевдоегипетская мешанина оккультных символов.
— И только?
— И только, молодой человек. Я бы не стал принимать этот бредовый коллаж всерьез.
— Но эта же самая картинка была вытатуирована на теле двоих из убитых. В том числе у названного мной Алексея Неверовского. А вы упомянули эту фамилию. Вот этот человек. — Мещерский указал на офицера, стоявшего у стола над телом Дюкло.
— Мы с вами пока еще в шестнадцатом году, — усмехнулся Головин. — Полковник Аркадий Алексеевич Неверовский появился во всей этой истории значительно позже. Причем вроде бы чисто случайно. Но как же эта случайность повлияла на весь ход событий… Мишенька, чем мы будем угощать нашего молодого гостя? — Он обернулся к секретарю, который во все время беседы молча стоял у окна гостиной, смотрел на вечернюю Прагу.
Секретарь позвонил, и через пять минут стюард вкатил в номер сервированный столик на колесах.
Мещерский попросил черный кофе с лимоном. А Головин по укоренившейся привычке кофе на ночь пренебрег. Плеснул себе в бокал солидную порцию виски из хрустального графина: ваше здоровье! Лицо его еще больше покраснело. Римский нос вспыхнул как факел.
— Все, что бодрит ум и веселит сердце, полезно, — назидательно изрек он. — Доживете до моих лет, юноша, не верьте врачам — они умирают от тех же болезней, что и мы, грешные. Что проку в их глупых советах? Так на чем мы остановились?
— На мемуарах о сеансах Армана Дюкло.
— Ах да. Но все это длилось недолго. Поговаривали, что Армана Дюкло и Отто Штуббе даже хотели представить императрице, однако не успели. Грянул февраль, и все, «все смешалось в доме Облонских». — Головин вздохнул. — В революционном хаосе следы обоих на какое-то время потерялись. Ходили слухи, что сначала они очутились в Москве и зимой восемнадцатого года оба даже были вызваны в Кремль…
— Зачем?
— Ну, зачем… А зачем их хотела видеть императрица? Зачем собирались все эти тайные сборища на Фонтанке? В эпоху хаоса и краха многим не терпится заглянуть в будущее, отдернуть, так сказать, завесу… И даже если кто-то громко на всех углах митингует о полном и тотальном торжестве атеизма, изображая из себя этакого богоборца, в душе он тоже не прочь… не прочь получить весточку оттуда и оттуда. — Головин указал пальцем сначала на хрустальную богемскую люстру, потом на дубовый паркет. — Тут уже все из области слухов: якобы в Кремле тоже хотели кое о чем порасспросить Армана Дюкло. Говорят, он предсказал всем разное — кому-то успех до самого конца, а кому-то и… Особенно господин Троцкий был недоволен. От его гнева им пришлось спасаться сначала в Киеве, затем в Ростове. А весной двадцатого года Арман Дюкло и сопровождавший его Отто Штуббе оказались в Крыму. Здесь среди беженцев было немало тех, кто знал их по Петербургу. Тут была и верная последовательница «Порога Тайны» княжна Полина Сереброва-Слащова. Вокруг Дюкло энергичный Штуббе снова начал формировать кружок посвященных. Княжна Полина ввела в этот круг своего жениха — Викентия Мамонова. Он в свою очередь привлек нескольких знакомых офицеров из ставки главнокомандующего. Но все это еще было совершенно несерьезно. Это было некой игрой — весь этот смехотворный оккультизм. Кругом царил хаос — под Каховкой гремели бои. Последний оплот империи висел на волоске. Естественно, в этот период многие хватались за предсказания разных там магов и ясновидящих, как за последнюю соломинку. Крым был наводнен всякого рода проходимцами, но Арман Дюкло был не похож на других. Впрочем, сначала в Крыму его невысоко ценили, принимали за этакого шута горохового. Ему уже было не шестнадцать, а двадцать лет. Его все чаще во время сеансов спрашивали, почему он не на фронте, отчего не записывается в армию добровольцем. О, знали бы, кому они задают эти вопросы…
