Я хотела стейк из курицы на гриле, но она сказала, что это вульгарно. Заказала нам стейки на косточке. А еще “Манхэттен” – себе и “Ширли Темпл” – мне. Правда, в итоге она тоже пила “Ширли Темпл”, потому что ей было всего восемнадцать. Она сказала официанту, что, наверно, положила свои водительские права куда-то не туда. Какая досада.
На столике у тех мужчин стояла бутылка бурбона, все они, кроме Рикки Эверса, курили сигары.
– И как ты собираешься с ним познакомиться? – спросила я у нее.
– Я же тебе говорила. Сексапильность. Дай мне только перехватить его взгляд, он у меня подбежит как миленький и сам оплатит наш ужин: хоть стейки на косточке, хоть что.
– Он пока даже не смотрел в нашу сторону.
– Смотрел-смотрел, но притворился, будто не смотрит… В этом его сексапильность. Но он посмотрит еще раз, и, когда он посмотрит, я на него посмотрю, словно на самого жалкого, самого паршивого дряхлого пса.
И тут Рикки Эверс действительно посмотрел на нее, а она бросила на него тот самый взгляд, про который только что говорила: дескать, как его вообще сюда пустили? В две секунды он возник у пустого стула за нашим столиком:
– Позвольте составить вам компанию?
– Что ж. Моего спутника задержали непреодолимые обстоятельства. Разве что на несколько минут.
– Что вы пьете? – спросил он.
– “Ширли Темпл”, – сказала я, но она сказала: “Манхэттен”. Он велел официанту принести мне “Ширли Темпл”, а ему и даме – две порции “Манхэттена”. Официант даже не заикнулся про ее документы.
– Я Белла Линн, а это Крошка Лу, моя кузина. Извините, я не расслышала вашего имени, – сказала она, хотя прекрасно знала, как его зовут.
Он сказал, как его зовут, а она сказала:
– Ваш папа и мой папа вместе играют в гольф.
– Вы будете завтра на Открытом национальном? – спросил он.
– Не уверена. Толпы – это так утомительно. Но Крошка Лу мечтает об этом всей душой.
В конце концов они решили, что на следующий день пойдут смотреть гольф, чтобы не разочаровать меня. Мне, между прочим, совершенно не хотелось на турнир, но наутро они позабыли, как горячо я туда якобы стремилась.
Они выпили по коктейлю, а потом, в ожидании стейков, мы подкрепились креветками. На десерт подали “Запеченную Аляску”
[126] – просто потрясающая штука, подумала я.
После ужина они собрались в ночной клуб в Хуарес, и за мятным ликером возникла проблема: как доставить меня домой? Белла Линн сказала: на такси, но он настоял, что они могут завезти меня домой, а потом уже пересечь границу.
Белла Линн пошла попудрить нос. Я с ней не пошла: еще не знала, что “пудрить нос” непременно ходят вместе – чтобы проанализировать оперативную обстановку.
* * *
Когда она ушла, Рикки Эверс уронил на пол свою золотую зажигалку, а когда полез доставать, провел рукой снизу вверх по моей ноге, погладил мою коленку сзади.
Я съела ложку “Запеченной Аляски” и сказала, что совершенно не понимаю, как ее умудряются готовить. Он поднял зажигалку с пола и сказал, что я испачкала “Аляской” подбородок. Когда он вытирал ее большой льняной салфеткой, его рука задела за мою грудь. Я застеснялась: я ведь пока не носила лифчик, даже детский.
Белла Линн вернулась из дамской комнаты горделивой походкой, переступая ногами в перекошенных чулках, делая вид, будто не замечает, что на нее смотрят все мужчины. До конца ужина ресторан не сводил глаз с Беллы Линн и Рикки Эверса. По-моему, младший официант-мексиканец заметил, что проделал Эверс после падения зажигалки.
* * *
Я сидела в огромном черном “линкольне” между Беллой Линн и Эверсом. Когда он нажимал кнопку, стекла, даже задние, поднимались и опускались. А еще в салоне была встроенная зажигалка, и, когда он ей щелкал, то задевал за мою ногу, а когда вытягивал руку, чтобы зажечь сигарету Беллы, опять задевал за мою грудь.
Мы подъехали к дому.
– Как насчет поцелуя на сон грядущий, Крошка Лу? – спросил он.
Белла Линн засмеялась:
– Что вы, до поцелуев у нее нос не дорос.
Пока она выходила из машины, он успел укусить меня в шею.
Белла Линн вошла в дом вместе со мной, чтобы взять накидку и флакон-пульверизатор “Табу”.
– Вот видишь, Лу, что я тебе говорила? Это все сексапильность! На раз-два!
Я пошла к дяде Тайлеру и тете Малютке – послушать вместе с ними “Заветное святилище”
[127]. Они лопались от гордости: надо же, Белла Линн едет в ночной клуб с бывшим мужем самой красивой на свете кинозвезды.
– Как ей только это удалось? – удивлялся дядя Тайлер.
– Но, Тайлер… Ты же знаешь, к западу от Миссисипи нет никого милее нашей Беллы Линн!
– Нет. Это все Сексапильность, – сказала я им.
Они уставились на меня сердито.
– Деточка, никогда больше не смей произносить это слово! – сказала тетя Малютка, разозлившись не на шутку. И стала вылитая Милдред Пирс
[128].
Шпаненок малолетний
В 60-х Джесс часто бывал у нас дома – заходил к Бену. Тогда они были еще мальчишки: патлы, стробоскопы, трава да кислота. Джесс уже бросил школу, уже получил условный срок и состоял под надзором у полицейского инспектора. В Нью-Мексико приезжали “Роллинги”. И “Дорзы”. Бен с Джессом плакали, когда умер Джими Хендрикс, когда умерла Дженис Джоплин. В тот год погода снова разгулялась. Шел снег. Трубы замерзали. В тот год плакали все.
Мы жили в старом фермерском доме у реки. Мы с Марти только что развелись, я учительствовала первый год: вообще первая работа в моей жизни, между прочим. А дом попался такой, где трудно в одиночку поддерживать все в исправности. Крыша протекала, насос перегорел, но дом был большой, красивый – это да.
Бен с Джессом врубали музыку на полную громкость, жгли фиолетовые благовония, пахнущие кошачьей мочой. Братья Бена, мои сыновья Кит и Натан не переваривали Джесса: хипарь, сторчался совсем; зато младший, Джоэл, на него молился: на его сапоги, его гитару, его ружье-духовушку. Пальба по пивным банкам на заднем дворе. Свист пуль.
Март, а погода не очень-то мартовская – сильные холода. Завтра, на заре к дренажной канаве прилетят журавли. Это мне новый педиатр сказал. Он толковый врач и не женат, но я до сих пор скучаю по старому доктору Бассу. Когда Бен был совсем маленький, я позвонила и спросила, сколько пеленок надо стирать одновременно. Одну, сказал мне Басс.
