Не только про смерть Салли. Про мою страну после Родни Кинга
[215] и уличных бунтов. А во всем мире, куда ни кинь, – ярость и отчаяние.
Мы с Салли пишем друг другу ребусами, чтобы не разговаривать вслух, чтобы ее легкое не ныло. Ребус – это когда вместо слов или букв рисуешь картинки. Например, “насилие” – китаец на ноте “си”. “Осточертело” – буква “о”, цифра “100” и много чертей. Мы смеемся тихонько в ее комнате, пока рисуем. А вот любовь перестала быть для меня загадкой. Звонит Макс, говорит: “Привет”. Говорю ему, что моя сестра скоро умрет. “А как там ты?” – спрашивает он.
Роман на стороне
Очень нелегко разрываться между регистратурой и медкабинетом. Я была обязана менять перевязки, мерить температуру и давление, но при этом все-таки выбегать в приемную к новым пациентам и отвечать по телефону. Куча неудобств: например, если надо снять кардиограмму, если надо ассистировать врачу, когда он накладывает швы или берет мазок, приходилось переводить звонки на секретарскую службу. Пациенты скапливались в приемной, жаловались на невнимание, а я слышала из кабинета, как телефоны надрываются.
Почти все пациенты доктора Б. были старые и дряхлые. Много тучных женщин, у которых процедура с забором мазка затягивается еще дольше: до нужного места нелегко добраться.
Кажется, мне по закону полагалось присутствовать, если доктор осматривал лиц женского пола. Раньше я думала: да ну, что за старомодная предосторожность? Ничего подобного. Как ни поразительно, очень многие старушки были влюблены в доктора Б.
Я подавала ему расширитель, а затем длинный шпатель. Он соскабливал биоматериал с шейки матки и намазывал на предметное стекло, которое я держала наготове. Потом я сама фиксировала мазок защитным составом. Накрывала вторым стеклом, клала в коробку, маркировала для лаборатории.
Моя основная обязанность состояла в том, чтобы высоко задирать женщинам ноги, засовывая их в “стремена” гинекологического стола, а ягодицы смещать на самый край стола, чтобы они были на уровне глаз врача. Потом я набрасывала женщинам на колени простыню и, по идее, должна была помочь им расслабиться. Болтать с ними о пустяках, шутить, пока не придет врач. С этим я справлялась без труда. Всех пациенток я уже знала, и все они были довольно милые.
Трудности начинались, когда входил доктор Б. Он был болезненно застенчив, страдал сильным тремором рук, который проявлялся время от времени. Когда он подписывал чеки или брал мазки ПАП, тремор проявлялся непременно.
Присев на табурет, он пригибался так, чтобы вагина пациентки была вровень с его взглядом, включал свой налобный фонарик. Я передавала ему расширитель (согретый до комнатной температуры), а через несколько минут, пока пациентка охала и обильно потела, – длинный шпатель с ватным тампоном на конце. Доктор брал его, взмахивал шпателем, точно дирижерской палочкой, и исчезал под простыней, наклоняясь к женщине. Наконец высовывалась его рука с палочкой: теперь она головокружительно качалась, как стрелка метронома, пытаясь дотянуться до подставленного мной стекла. В те времена я еще пила, и моя рука заметно тряслась, пытаясь состыковать стекло со шпателем. Но моя рука нервно дергалась вверх-вниз. А его рука – взад-вперед. “Шлеп”. Наконец-то. Эта процедура отнимала столько времени, что он часто пропускал важные телефонные звонки, а пациенты в приемной, разумеется, теряли всякое терпение. Однажды мистер Ларраби даже постучал в дверь, и доктор Б., вздрогнув, уронил шпатель. Пришлось все начинать сызнова. После этого он согласился нанять регистратора на полставки.
Если я когда-нибудь снова буду искать работу, потребую заоблачную зарплату. Если кто-то согласен на такие мизерные деньги, как Рут и я, это крайне подозрительно.
Рут никогда в жизни не работала и вполне могла прожить, не работая – уже подозрительно. Работа потребовалась ей ради удовольствия.
Меня это так заинтриговало, что после собеседования я пригласила ее на ланч. Горячие сэндвичи с тунцом в кафе “Пилюля”. Рут понравилась мне с первого взгляда. Таких, как она, я еще никогда не встречала.
Ей пятьдесят, она уже тридцать лет замужем за своей первой любовью, он бухгалтер. У них двое детей и три кошки. В резюме, в графе “хобби”, она написала “кошки”. И доктор Б. всегда спрашивал у нее, как поживают ее киски. Я написала, что мое хобби – “чтение”, и потому мне он говорил: “Вам из диких стран принес я эту песнь о Гагавате” или “Ворон каркнул: «Никогда!»”
Принимая нового пациента, он всякий раз записывал на обложке его медкарты несколько фраз. Чтобы поддержать разговор в кабинете во время осмотра. “Считает Техас Божьим Краем”. “Два той-пуделя”, “Сидит на героине, пятьсот долларов в день”. И, входя в кабинет, говорил что-то вроде: “Доброе утро! Давно в Божьем Краю бывали?” Или: “Если вы думаете, что можете получить от меня наркотики, то это вы напрасно думаете”.
За ланчем Рут рассказала мне, что начала себя чувствовать старой и закисшей, и потому вступила в группу психологической поддержки. “Мегавеселые проказницы”
[216], или просто “МП”, что на самом деле означало “Мено Пауза”. Рут всегда выговаривала “менопауза” так, словно это два слова. Группа существовала, чтобы вносить драйв в жизнь женщин. Не каких-то посторонних – а самих участниц. Например, недавно все помогали Ханне. Группа убедила ее ходить на собрания “Весонаблюдателей”
[217], съездить в спа “Ранчо дель Соль”, брать уроки босановы, а позднее – сделать липосакцию и подтяжку лица. Теперь Ханна выглядит шикарно, но ходит в две новые группы. Для женщин, которых даже подтяжка лица не излечила от депрессии, и для “Женщин, которые любят слишком сильно”
[218]. Рут вздохнула: “Ханна всегда была из тех, кто заводит романы со стивидорами”.
Стивидорами! Рут роняла просто удивительные слова: “каждогодно” или “тарарам”. А еще она признавалась, например, что скучает по “критическим дням”: так тепло всегда становилось, так уютно…
“Мегавеселые проказницы” отправили Рут на аранжировку цветов, в любительский театр, в клуб игроков в “Тривиал персьют” и на работу. Ей следовало бы завести роман на стороне, но об этом она пока не думала. В ее жизни и так прибавилось драйва. Она увлеклась аранжировкой цветов, сейчас они проходят букеты из сорняков. Ей дали маленькую роль в “Оклахоме!”, без пения.
Я наслаждалась обществом Рут. Мы много перешучивались с пациентами, судачили про них, как про собственных родственников. Рут даже документы упорядочивала с удовольствием, пела “А-бэ-вэ-гэ-дэ-е-ё, жэ-зэ-и-й, кэ-лэ-мэ-нэ, о-пэ-рэ-сэ-тэ-у-эф, ха-цэ-че, ша, ща, твердый знак и «ы», мягкий знак и э-ю-я!”, пока я не сказала: “Перестань, я их сама сложу по порядку”.
