— Как дела обстояли у вас с Авдюковым там, в «Парусе», — Марьяна прервала свои записи. — По всему выходит, вы последняя, кто видел его живым.
— Последним был его убийца.
— Угу, это самое я и говорю, — Марьяна подперла подбородок ладонью.
Олейникова молчала. Они терпеливо ждали.
— Я не знаю, что вам нужно, — ее голос звучал глухо. — Что конкретно вас интересует?
— Авдюков сам предложил вам поехать в «Парус»? — спросила Катя.
— Сам. Майские праздники он провел с семьей и, видимо, устал от всей этой домашней канители. Мы собирались всего на три дня.
— Вы обрадовались этой поездке?
Олейникова пожала плечами:
— Место неплохое. Парк, бассейн.
— Вечером десятого мая вы приехали в отель вместе?
— Я приехала на своей машине. Мы встретились уже в холле.
— Вы хорошо водите машину?
— Я не представляю себе жизнь без нее.
— Встретившись, вы сразу поднялись в номер? — спросила Катя.
— Да.
— Как же вы проводили время?
— Мы активно отдыхали, — Олейникова криво усмехнулась. — Сидели в баре допоздна, утром были в сауне, потом катались на катерах, обедали, ужинали, танцевали, потом снова шли в бар. Авдюков не скупился…
— Вам было весело, Юля? — спросила Марьяна.
— Я старалась развлекаться, раз уж представилась такая халява.
— Поподробнее опишите день — двенадцатое мая.
— Мы проснулись поздно, потому что легли поздно. Авдюков заказал завтрак в номер. У меня сильно болела голова — от шампанского и потом дождь еще собирался, а я погоду чувствую. Я хотела после завтрака лечь, но он сказал, что дождь — пустяки, ему хочется снова на озеро. Он нанял моторный катер, мы опять катались. Потом он сам встал за штурвал, — Олейникова провела по лбу рукой, словно припоминая все подробности. — Потом… потом мы ужинали в ресторане. Он заказал бутылку «Мутон-Ротшильд». Я такого вина никогда не пила, не могла себе позволить, даже когда работала в Италии и зарабатывала… Потом мы пошли в бар и пили уже там. Я слишком много выпила в тот вечер.
— А Авдюков? — Он тоже был пьян.
— В котором часу вы вернулись в свой номер?
— Не помню точно. Поздно. Уже, наверное, после двенадцати.
— В номере все было как обычно?
— Не понимаю.
— Ну, может быть, вам показалось — кто-то заходил в ваше отсутствие?
— Горничная наверняка заходила — убрала постели, сменила полотенца в ванной.
— Вы пользовались фригобаром? — спросила Катя.
— Естественно.
— Что вы пили из фригобара?
— Все, что там было, — соки, пиво, воду… Я не помню.
— Вы пьете минералку?
— Иногда.
— Вспомните, что пил Авдюков?
— Он пил коньяк, вино, шампанское, — Олейникова нахмурилась. — Потом еще нарзан — это утром, натощак. Ему врач прописал.
— Бутылку нарзана он брал из фригобара?
— Нет, он не любил со льда. Ему горничная ставила на тумбочку рядом с кроватью.
— Когда вы вернулись в номер, бутылка с нарзаном стояла на тумбочке?
— Я не помню, не обратила внимания.
— Вспомните, пожалуйста, это важно.
— Почему? — Олейникова посмотрела на Катю. В ее темных глазах, казалось, не было ничего, кроме удивления.
— Потому что это существенная деталь, — сказала Марьяна.
— Я не видела. Извините.
— А вы с собой в отель какие-нибудь напитки привозили?
— Нет. Для чего? Там же все есть. Можно заказать.
— Вы раньше бывали в «Парусе»?
— Нет.
— Неужели? — в свою очередь удивилась Катя. — Даже на юбилее Авдюкова? Он ведь отмечал его, как я слышала, в ресторане отеля.
— Я на его юбилей не пошла.
— Почему? Неужели он вас не пригласил?
— Мы посчитали, что… В общем, там ведь была его жена.
— Значит, она знала о ваших отношениях?
— Когда мы сошлись, здесь, — Олейникова окинула взглядом стены приемной, — все узнали об этом на следующий же день. Так и пошло — узнал Усольский, проболтался жене, а та доложила дражайшей Светлане Петровне. Они же подруги.
— Но вы ведь встречались со Светланой Петровной на каких-то там праздничных банкетах, — заметила Катя.
— Встречались, в «Годунове» на Рождество и в «Кавказской пленнице» на десятилетнюю годовщину фирмы. Но это было в самом начале.
— Какое она произвела на вас впечатление?
— Дама.
— И это все?
— А что еще? Ну, женщина со средствами. Жена начальника, если хотите. Жирная распустеха.
— Авдюков хотел с ней развестись? — спросила Марьяна.
— С чего вы взяли? Нет.
— Но он же предлагал вам выйти за него замуж. Вы сами это только что говорили.
— Мало ли что они плетут, когда вы им сразу не даете. Кто поверит этой болтовне?
— Ну и что произошло между вами и Авдюковым, когда вы поднялись в номер? Почему вы уехали глубокой ночью, одна? — Марьяна задала этот самый главный вопрос весьма будничным тоном, продолжая записывать.
— Мы поругались, — ответила Олейникова. — Он был пьян.
— И поэтому вы так вдруг уехали?
— Именно поэтому.
— Но он ведь и до этого был нетрезвый. И накануне вы выпивали вместе в баре.
— Это было не так, по-другому. А в этот раз он напился по-скотски.
— Он что, поднял на вас руку, ударил вас? — спросила Марьяна.
Катя наблюдала за ними. Что ж, этого и следовало ожидать. Любовница выдвинула самый простой аргумент своего внезапного бегства. Сейчас она скажет с подачи Марьяны: «Да, он ударил меня, пьяная скотина, и я не выдержала, ушла». И об эти ее незатейливые показания (правду или, быть может, наскоро придуманную ложь) разобьются все их подозрения. Но отчего она так нервничает? Вон и лицо у нее даже изменилось…
— Он… напился, — сказала Олейникова. — А я не могла этого больше выносить. Мне стало противно, тошно… Я и сама была пьяная, не помнила себя. Это был мгновенный порыв — я выскочила из номера, спустилась вниз, села в машину и уехала.
Это прозвучало так фальшиво, что она и сама это почувствовала.
— Но вы ведь успели собрать свои вещи, — заметила Марьяна.
— У меня почти не было с собой вещей.
— Разве к ужину в ресторане не положено переодеваться в вечернее платье?
