Владимир был доволен собой, что так удачно выбрал место, а мэтр… Вероятнее всего, злую шутку с ними сыграл возраст, что ж, будем приучать немца к тому, что люди мы серьёзные и малое количество лет нам отнюдь не помеха. Кстати, «Фернандо» отлично держался, не нервничал, когда этот хрен сунул свой нос к нам. Честно сказать, ему повезло, что именно ему отец передал контакт столь ценного сотрудника. То, что парень был инициативником и сам пошёл на контакт с «лазоревыми господами», вернее, с господами, носящими на фуражке «адамову голову», говорит о многом. Его весьма скрупулёзно проверяли и, как водится, повязали кровью, да, именно так: по его сигналу парочка студентов-химиков переселилась в мир иной. Что поделать, нитроглицерин – штука коварная, и только у господина Жюля Верна герои им постоянно пользуются, не боясь взлететь на воздух. В реальности эта весьма коварная смесь нередко детонирует с тяжелыми последствиями для ее изготовителей. Узнав о смерти товарищей, Алексей лишь пожал плечами: «Знали, на что шли…»
Вообще-то он выбивался из рядов революционеров: учась на инженера-технолога и проходя практику на заводах, весьма негативно стал относиться к администрации, что и привело его в кружок, возглавляемый покойным Ульяновым. Но по прошествии некоторого времени ему надоела пустопорожняя болтовня и радикальные взгляды отдельных товарищей, призывавших к террору. Пару раз он попробовал предложить свои идеи, но господа гуманитарии от него отмахнулись. Поняв, что с ними ему не по пути (высказывания восторженных идиотов и идиоток его откровенно пугали), а выйти из «союза борьбы» невозможно – за измену (тут это понятие трактовалось очень широко) полагалась смерть, он решился на радикальный шаг. Как ему в голову пришло податься в батальон осназа, никто до сих пор не понимал, хотя сам Алексей считал, что ему помогло Провидение.
Информация попала к нему случайно: господа адвокаты и юристы ни черта не смыслят в технике и потому обратились к нему. А грамотный инженер запросто сложит два и два, получив правильный ответ…
Расшифровав донесение, Дроздов-младший тихо вздохнул. Некоего иностранца из Швеции интересовал способ хранения снарядов морских пушек.
– Ну, господа, что скажете? – Собрал я, естественно, только своих из батальона. Залегендировал совещание под рутинную проверку, что никого не удивило, ведь ещё в этом году я был комбатом.
Курт, чуть помедлив, кивнул нашему сапёру.
– Диверсия. – Получивший подполковника Извольский был категоричен. – Как я понял, сего господина интересуют именно фабричные методы?
– Совершенно верно.
– Учитывая, что начинкой являются порох и пироксилин…
– Позвольте, Артемий Сергеевич, – вмешался я. – А мелинит? Франки довольно резво проводят с ним весьма обширную программу испытаний.
– Вот именно, Сергей Петрович, и очень недовольны его некоторыми отвратительными свойствами, – парировал сапёр. – Да, бризантность его выше, чем у пироксилина, но сами пикраты крайне нестойки, что приводит к самодетонации снарядов.
– А японцы? – Отлично помня японскую шимозу, я хотел, чтобы и у нас была подобная взрывчатка. Пусть не главного калибра, но хотя бы 75-мм Канэ вполне могли бы ею стрелять.
– Да, – согласился он. – Но тут разный менталитет. И боюсь, они примут её на вооружение, а там… – Он замолк, показывая, что предсказать, как поведёт себя мелинит, он не в силах.
– Плохо, в смысле, – поправился я, – плохо, что мы, зная об интересе японцев к нашим складам, не в состоянии проконтролировать, так сказать, сырьё. – Знание взрывчатых веществ в батальоне было всегда на очень высоком уровне, поскольку он изначально создавался как штурмовой. – Значит, решились.
Народ промолчал. Да и что сказать? Уж если «богини» флотскими считаются очень неудачными, но ответственности за это никто не понёс, то тут… Грустно. На такой ноте и было завершено совещание, но, как говорится, если утро не задалось, то это на весь день. Заявившийся «товарищ» Киреев сунул мне бумагу, в которой, если отбросить всякие экивоки, требовали освободить некоторых политзаключённых.
– О, и бостонский товарищ, – ехидно осведомился я у своего зама (отношения у нас сложились, как у кошки с собакой), а потому я особо не стеснялся. – С ума сойти. И кто же у нас такой борзый? Надо же, Митька Рубинштейн. Хм, скажите мне, дорогой Всеволод Аристархович, у этого жидёнка, как у кошки, девять жизней? Нет? – Судя по скривившейся морде, ему явно не доставляет удовольствия наша, так сказать, беседа. Ничего, потерпит, не стоит БРАТЬ, и тогда свобода манёвра будет, а так… Это твои трудности. – Тогда почему эта сволочь пишет мне, начальнику департамента, словно он государь император! – Вот тут Киреева проняло. Понял, что сейчас полетят перья и кое-кто запросто познакомится с красотами Петропавловки изнутри. – В общем, так, господин ротмистр. – Тот вскинулся, но был осажен взглядом. – Пока ещё – ВЫ господин. И пока ротмистр. Идите к себе и подробнейшим образом напишите рапорт на моё имя, как ВЫ умудрились получить сию бумагу. Свободны. – И, не удержавшись, в лучших традициях «кровавой гэбни» добавил: – Пока.
Лондон. 1901 год
ЦК партии социалистов-революционеров собрался в таком составе не первый раз, но здесь они были впервые. Для части присутствующих климат Британских островов, несмотря на свои туманы и дожди (премерзкий, если говорить честно), был гораздо лучше, чем в родном отечестве. Выделенный год назад из структуры МВД Отдельный корпус жандармов вновь стал пугалом для всего мира. Даже в России многие вполголоса начали говорить о нём, как о наследнике Тайной канцелярии. Почему вполголоса, а не во весь? Так можно было за такое и в Минусинск уехать из стольного града, причём всё было обставлено по-иезуитски простым переводом. И любой чиновник теперь постигал науку держать язык за зубами. Интеллигенция, правда, фырчала, но вот попробовать плевать на портрет государя никто уже не пробовал. За оскорбление персоны императора виновные были сосланы в Охотск и сидели в одиночках построенной «Александровской слободы». Это изобретение жандармов внушало страх всем, кто попадал к ним в руки. Хотя со стороны был обыкновенным двухэтажным домом из дерева. Вот только побывавшие в нём внутри описывали лишь подвал, где были расположены камеры, в которых едва-едва можно было выпрямиться. И штрафной изолятор (где побывала часть ссыльных), скопированный с Бобруйской тюрьмы, в который могли бросить на месяц… Словом, хоть и говорили о временах Екатерины Великой как о золотых годах дворянства, но многие вспомнили и господина Шишковского, да.
Гершуни, окинув взглядом сидящих, на некоторое время задумался. То, что он сейчас огласит, перевернёт не только его жизнь и жизни всех собравшихся, но и жизнь Российской империи.
Окрестности Лондона. За три дня до этого
Неприметный особняк не выделялся из ряда таких же, виденных Григорием по дороге. На язык просилось слово «обыкновенный», ну, в самом деле, не за что зацепиться взгляду. В холле неприметный человек указал ему на нужную дверь, забрав у него пальто. Мысленно Гершуни усмехнулся: «Давай-давай, – по-русски подумал он. – Нет у меня там ничего, но ты попотей». Иллюзий от встречи с британцами он не испытывал, не те люди. Скорее всего, ему предложат помощь в деле «обретения несчастным народом свободы». Не уточняя у рождённого в черте оседлости Герш-Исаака, какой именно народ он хочет освободить. Хотя им плевать, главное, чтобы в России заполыхал костёр, а уж кто и как его разожжёт, не имеет значения.
