– По крайней мере, стало ясно одно.
– Чего тебе стало ясно?
– Что дураков тут нет, – вздохнул Кравченко. – О том, что это убийство, тут просекли сразу. Только признаваться в этом сами себе не хотят. Хлопотно потому что, накладно и чревато многими последствиями.
– Когда мы вошли, они про самоубийство говорили, – возразил Мещерский.
– Брось. Самоубийство! Ты слышал, что он плел? «Она доверяла опыту, она проводила опыт – сначала швырнула коврик и полотенце, а потом уже прыгнула». Что за чушь? Кто будет заниматься подобным маразмом? На такие вещи решаются в крайнем отчаянии, какие уж тут опыты – куда именно свалится какое-то там вшивое полотенце?
– Но Шерлинг сказал, что она уже пыталась покончить с собой. Думаешь, он врал?
– Не знаю, вроде не похоже. Он ведь в свидетелях дочь назвал. Интересно, а какова была причина? Вот скажи, по-твоему, эта дамочка – Лидия Антоновна – была похожа на потенциальную самоубийцу?
– Красивая она была женщина, Вадик.
– Красивая, упакованная под самую завязку. Муж – модный адвокат. И собой недурен. По всему миру путешествовали, ни в чем себе не отказывали. Дочь вон какая у них. Вроде бы нет причины глотать барбитураты.
– У Мерилин Монро тоже вроде бы причин не было, а наглоталась.
– Там, по слухам, виной была несчастная любовь к будущему президенту.
– А может, и тут такой же повод? – предположил Мещерский. – Кстати, вчера за ужином… она вела себя несколько…
– Взбалмошно?
– Ну, ты сам видел, Вадик.
– Я видел, что она рада, что Шагарин жив. Искренне рада, в отличие от других.
Они посмотрели друг на друга.
– Но это мог быть и несчастный случай, – заметил Мещерский.
– Если бы это был несчастный случай, коврик и полотенце остались бы на смотровой площадке. И потом, ты же видел, в отличие от меня, тот забор, закрывавший дыру, целым-невредимым. Скажи, нормальный человек стал бы на него облокачиваться?
– Нет, не стал бы. Но она могла подойти к краю, а там оступиться, не удержать равновесие и уже в падении сломать заборчик и сорваться вниз.
– Гораздо проще и экономичнее было бы предположить, что ее кто-то столкнул, когда она стояла на смотровой площадке – медитировала или просто любовалась на горы. А потом избавился от улик, бросил ее вещи – заборчика уже не было, и этот некто побоялся подходить к пролому. Поэтому отошел в другой конец площадки, размахнулся и швырнул – отсюда и такое расстояние между упавшими вещами и трупом.
– Ты, я вижу, все для себя уже решил, Вадик. Ну а мотив?
– С этим пока туго. Но, естественно, мотив и убийца тесно связаны.
– Ничего-то мы не слышали, ни хрена-то мы не видели, – Мещерский вздохнул. – Дрыхли утром как сурки. Я, например, проснулся от рева мотоцикла.
– Меня он тоже разбудил. Богдан куда-то мотался спозаранку. Я еще вчера его «Харлей-Дэвидсон» приметил. Крутой аппарат, как хорошая тачка стоит.
– Интересно, а кто еще не спал тут с семи и до половины восьмого?
– Я знаю только, что в полчетвертого не спали двое – Шагарин и его жена, – и Кравченко поведал приятелю о ночном бдении.
– Быстро Шагарин окреп, – заметил Мещерский. – На что все-таки эта самая его летаргия была похожа? Покоя она мне не дает.
– Елена Андреевна утром была какая-то нервная, неспокойная. Впрочем, она все дни такая. Там, на вилле в Праге, еще хуже была, вспомни.
– А вот Шерлинг за завтраком как раз демонстрировал олимпийское спокойствие, – хмыкнул Мещерский. – Между прочим, это он предложил, чтобы его жена и дочь ехали с нами на водопад. Нет, это первая, кажется, Елена Андреевна предложила, а он сразу же ухватился – да-да, пусть едут.
– А его жена была уже к тому времени мертва несколько часов, – Кравченко хмурился. – Да уж, мотив тут самое главное.
– В любом убийстве, Вадик, мотив самое главное.
– Это по логике твоей любимой?
– Логика, логика… Я что-то в последнее время стал в ней разочаровываться. А знаешь, это мог быть и кто-то другой. Ну, убийца… Не из той компании, что собралась вчера за ужином.
– Гиз?
– Не мешало бы точно установить, когда он приехал в замок. Ну а кроме Гиза, тут полно еще людей – охранники, официанты, слесари, электрики, уборщики.
– Уборщицы, кухарки – с них как раз милиция и начала. А закончила, как видишь, запретом покидать замок именно гостям. И это при том, что Лесюк в здешних местах царь и бог.
– А может, тут уже правовое государство? – хмыкнул Мещерский. – Кондовое, с незыблемыми законами. Зря, что ли, «майдан незалежности» митинговал?
– Скорее всего местные пинкертоны просто получили на сей счет какое-то ЦУ сверху.
– Какое еще ЦУ?
– Ну, например, не церемониться с Лесюком, осмелившимся принять под свою крышу опального российского олигарха, объявленного в розыск Интерполом.
– Интересно, а что вообще тут на Украине творится? Я за эти дни и новостей-то не слышал.
– У нас в комнате телевизор, – напомнил Кравченко. – Зато я смотрел: кризис политический тут затяжной. Вот-вот Раду Верховную распустят и назначат новые выборы.
– Вадик, а что нам-то делать?
– В связи с роспуском Рады?
– Я серьезно. Уехать в ближайшие дни нам не удастся. Это значит, турфирма моя горит синим пламенем в этот сезон. Ты тоже завис. Кстати, тебе Чугунову не пора позвонить, отчитаться?
– Успеется.
– А Кате?
Кравченко отвернулся.
– Слушай, Серега, – сказал он, прикуривая. – А не вздрогнуть ли нам трошки?
– То есть?
– В смысле – пива выпить.
– Где? Здесь?
– В ближайшем пабе. Или в шинке. Эй, Тарас, многоуважаемый! – Кравченко с галереи окликнул знакомого охранника – того самого, кто первым обнаружил тело Лидии Шерлинг. Тот как раз посреди двора протирал ветошью лобовое стекло подержанной красной «Шкоды». – Ты далече?
– До дому. Моя смена кончилась.
– А нас с собой не захватишь?
И Кравченко увлек Мещерского во двор.
– Вы тут пиво где пьете? – спросил он Тараса.
– В Подгорянах.
– А вот мы какую-то «Сказку» проезжали.
– Можно и там, там ближе, и мне как раз в ту сторону.
Мещерский отметил: как чисто этот карпатский хлопец говорит по-русски, когда этого хочет. «А вот я в украинском не секу. А они тут и наш учили, и свой, и чешский, и венгерский. Дети вон в школах еще и английский учат».
