– А вот этот здешний фольклорный фестиваль, он как-то связан с местными легендами? – спросил Мещерский.
– Возле Нивецкого замка с четырнадцатого века проводились ярмарки. На них разыгрывалось что-то вроде карнавального действа, – ответил Гиз. – Ходили ряженые. Потом все это запретили. Но вот уже несколько лет как национальные традиции возрождаются.
– Расходы на содержание замка и реставрацию нам как-то надо покрывать, – хмыкнул Богдан. – Вот и организовали с помощью Олега весь этот балаган. Посмотрите, что тут уже завтра будет твориться.
– Разве в связи с гибелью Лидии Антоновны праздник не отменят? – спросил Мещерский.
– Это не праздник, это стихия – отменяй, не отменяй, все равно уйма народа соберется. Главная туристическая достопримечательность карпатского лета. Отец сегодня музей для экскурсий закрыл, и то уже был звонок из местной управы. Кто-то из музейных успел нажаловаться, что мы нарушаем договор.
– И все же трудно себе представить, – сказал Мещерский, – что в образе жуткого чудовища даже в легенде выступал по сути… ребенок, мальчишка четырнадцати лет. Ровесник Ильи.
Гиз посмотрел на мальчика.
– Есть вещи, которые многое меняют, – ответил он. – До неузнаваемости.
– Например?
– Поля белых лилий, один мимолетный взгляд на них…
– Ну и к чему ты все это рассказал нам? – хмыкнул Богдан.
– Да просто так, – Гиз улыбнулся. – Разве плоха история?
– А мне показалось, что вы рассказали ее затем, чтобы провести некие ассоциации, – сказал Кравченко. – Некие параллели с настоящими событиями. Я прав, Олег?
– А как вы сами считаете?
– Я не знаю. История, конечно, любопытная. Ужастик впору бы по ней снимать. Только вот как концы связать, чтобы дураки-зрители поняли?
– Я сейчас видел твоего отца. – Гиз, не отвечая (или, возможно, отвечая Кравченко вот так), обратился к Илье. – Он поправляется.
– Поправляются больные, а мой отец… он был мертвый.
– Илья, ты что? Не смей так говорить, – вмешался Мещерский. – Летаргия – это не смерть, это просто…
– Возвращение, – медленно, словно смакуя, произнес Гиз, – отсрочка. Только какой ценой на этот раз будет уплачено по договору? И кто из нас будет платить?
– Из нас? – спросил Кравченко.
– А вы как думали? Кажется, отсчет уже пошел.
Луна плыла над замком и, казалось, на мгновение зацепилась за шпиль дозорной башни. Стрекотали цикады.
Глава 17
ТЕМНЫЕ УГЛЫ
Это была последняя относительно тихая ночь для Нивецкого замка. В саду под липами, на каменных лестницах, в узких коридорах, более похожих на тайные ходы, сгустился мрак. Электрическая подсветка не справлялась с темнотой. Луну закрыли облака.
– Гаси лампу, Лесинька, давай спать.
– Да погоди ты! Андрий, послушай меня.
В спальне Лесюков (стрельчатые окна, смотрящие на юг, высокие потолки с лепниной, с паутинками трещин, по которым скользил когда-то взгляд умиравшего здесь, в этой комнате, графа Шенборна) – Андрей Богданович, уткнувшийся лицом в подушку, и Олеся Михайловна с распущенными по плечам золотистыми волосами. «Коханночка моя, русалочка, сердынько мое ненаглядное» – так в минуты нежности называл ее муж, вот уже четверть века бывший целиком и полностью у нее под каблуком, даже и не помышлявший никогда о других женщинах, не имевший (это при его-то возможностях и положении) любовницы.
– Андрий, Андрюсик, – Олеся Михайловна властно тормошила мужа, запуская наманикюренные коготки в его рыхлое плечо. – Дрюсичка, ты не все мне сказал.
– Я рассказал тебе все как было. Они прилетели из Киева. К нему. Сама понимаешь, в какой ответственный момент. А он их… Не послал, нет, словно и не заметил. Смотрел как на стену. Они к нему с вопросами, с разными предложениями, а он… Мельгуненко по щеке потрепал. Это кандидата на пост министра внутренних дел! «Не бойся, – говорит, – тебе туда предстоит не скоро. Они мне это сказали. Они знают, верь. Тебе еще не скоро, другим быстрее». Кому, что, куда? Бред сумасшедшего какой-то. Куда это «туда»? И кто такие «они»? Эти киевские визитеры ему: «Ющенко вот-вот Раду распустит, назначит новые выборы. Коалиция провалена». А Шагарин, Петр Петрович наш… Леся, ей-богу, у него ум в результате этой самой летаргии повредился. Режь меня, но я после этого случая с киевскими Елене Андреевне в глаза про это скажу. Его, по большому счету, в Германию надо бы переправить в какой-нибудь хороший санаторий с этим… сама понимаешь, психиатрическим уклоном. Но там его выдадут по экстрадиции. И Швейцария выдаст – не поморщится. Раз уж в Англии дела не сложились, то пиши пропало. А у нас здесь даже в Киеве таких специалистов нет.
– А может быть, ему вернуться в Москву? – Олеся Михайловна наклонилась к самому уху мужа – большому, заросшему волосами. – Уж там-то найдутся специалисты.
– Ты что, с ума сошла?
– Дрюсик, рассуди. Шагарин больше тебе не полезен. Вот такой – уже не полезен. А неприятностей тебе его пребывание здесь может принести о-го-го сколько. Я ведь тебя предупреждала: не надо его принимать здесь. И в Киеве теперь все меняется. Если что… Они-то с Москвой всегда договорятся, а ты останешься в дураках. Да еще и кругом виноватым. Шагарин с Кремлем в ссоре, Кремль в силе, а наши… наши четвертый месяц правительство назначить не могут! И к кому ты будешь апеллировать?
– Олеся, перестань.
– Слушай меня, я плохого тебе не посоветую. Вот такой Шагарин тебе не полезен. Один звонок в Москву – ты знаешь кому – и… Прилетят вот так же на вертолете, заберут без шума. А там, в Москве, поглядят, какой он стал, да и лечиться отправят по-тихому. Не судить же будут такого, с приветом.
– Но он может восстановиться!
– Улита едет, когда-то будет. Вон, я где-то читала, если клиническая смерть длится дольше скольких-то там минут, то мозг уже поврежден. А тут неделю человек лежал без дыхания, без пульса.
– Но летаргия не смерть, – Андрей Богданович, сам того не зная, повторил фразу Сергея Мещерского (сколько раз это уже повторяли, убеждая себя и других!).
– Ой, кто это знает? Доктора и те не знают толком. Ты слушай меня, один звонок и… Ты ведь и сам об этом думал, Дрюсечка.
– Никогда! И в голову мне такое не приходило. Это подлость.
– Не приходило? Ну-ну, меня-то хоть не обманывай. – Олеся Михайловна зло и одновременно лукаво, по-русалочьи, улыбнулась, погрозила мужу розовым пальчиком. – А Лидка-то покойница чего ж тогда вся в мыле сюда примчалась?
– К Шагарину она. Ты ж знаешь, любовницей она его была. Из-за нее он от Елены едва не ушел.
– То-то что любовницей. Верней собаки она ему была. И чутье у нее было как у собаки. Чего она тебе говорила-то, как прилетела? Думаешь, не слышала я? Намек ясен был. Защищать она Шагарина сюда явилась.
