Они покинули ювелирный магазин – у его дверей их ждала машина. Водитель Анджей распахнул перед ними ее серебристые сияющие двери. Потихоньку тронулись. Удобно устроившись на белых кожаных сиденьях, Елена Андреевна закурила. В салоне было прохладно, пахло лимонной эссенцией. Петр Петрович откинул голову на кожаный подголовник.
– Довольна? – спросил он.
– Да, а ты?
– Я?
– Тем, что купил мне такой отличный подарок?
– Конечно.
– Что Павел сказал тебе по поводу Маши? Сдала она свои экзамены?
– Да. Осенью поедет в Мюнхен. Там, Павел сказал, традиционно сильные преподаватели по классу скрипки. Будет заниматься.
– Талантливая девчушка.
– Очень.
– В прошлый раз, когда они все вместе к нам приезжали, мне показалось… она сильное впечатление произвела на Илюшку.
– Это было давно, Лена. – Петр Петрович посмотрел на жену. – Когда они все приезжали… Илья тогда был совсем еще ребенком.
– Это было год назад, – тихо возразила Елена Андреевна.
– Правда? А мне показалось… столько времени прошло…
– Ты устал?
– Нет, с чего ты взяла?
– Просто вид у тебя такой… отрешенный.
– Разве?
– Думаешь об этом чертовом запросе из прокуратуры? – тревожно спросила Елена Андреевна. Странно, но здесь, в салоне машины, вид Петра Петровича ей не понравился. Откуда эта нездоровая желтизна, эта внезапная бледность, проступающая на его смуглом лице как нечто чужеродное – как грим, как белила, как мука?
Боже, при чем тут мука? Какая еще мука?
– Нет, об этом я совсем даже не думаю. – Он вяло пошевелился. – Ты вот напомнила. Он сказал, а я почти сразу забыл…
– Да? А о чем же тогда ты думаешь?
Он не ответил – смотрел в окно машины. Они неспешно ехали по узким улочкам еврейского квартала и как раз остановились на перекрестке возле Еврейской ратуши. Петр Петрович смотрел вверх – на двойные часы. Стрелки римского циферблата показывали время, по которому они все, весь город, целый мир жил и работал. Стрелки другие – единственные в своем роде и неповторимые, – шли в обратном направлении, показывая совершенно иное время.
Иное… Чье?
Снова настойчиво зазвонил спутниковый телефон. Петр Петрович увидел высветившийся номер и ответил сам. После первой же услышанной фразы лицо его ожесточилось.
Елена Андреевна отвернулась – эти часы, отсчитывающие время назад. Даже они со всей их хитрой средневековой механикой ничего не могут изменить.
– В предвыборный год это наш единственный шанс! – услышала она резкий окрик Петра Петровича. – Я говорю, делайте то, что я сказал. Не ваше дело, какие последствия… За последствия отвечаю один я. Семь лет вот уже отвечаю…
«У него совсем другой голос, когда он говорит со мной, – подумала Елена Андреевна. – А вот на Илюшку он порой тоже орет. Это скверно. А меня он щадит. Или жалеет, или старается загладить ту свою вину, поэтому и обращается всегда мягко».
– Пусть, пусть грянет скандал! – Бледность на лице Петра Петровича сменилась багровым румянцем, он крепко стиснул телефон. – Какие еще, к черту, новые обвинения? В дестабилизации? Меня в убийствах обвиняют, что мне ваша дестабилизация?! Да, я сказал только так и никак иначе. Я этого хочу. Да, я добиваюсь именно этого. В конце концов, я все это финансирую… Я плачу деньги, и мне нужно, чтобы вы не умствовали, а точно исполняли мои инструкции. Нет, я сказал, нет, этого недостаточно. Организуйте пресс-конференцию здесь, в Праге, телемост. Да, я хочу выступить. Мне есть что сказать, в том числе и по тем бредовым клеветническим обвинениям, которые посылаются в мой адрес из…
Он не договорил – внезапно снова сильно побледнел и со свистом втянул в себя воздух. Елена Андреевна обернулась – она увидела, как Петр Петрович вдруг резко наклонился вперед. Потом как-то обмяк, начал клониться набок.
– Петя, ты что, что с тобой?
Спутниковый телефон выпал из его разжавшихся пальцев.
– Петя, что… тебе плохо, сердце?! Анджей, остановите машину!! – крикнула не своим голосом Елена Андреевна.
Но они и так стояли на перекрестке под часами Еврейской ратуши. Елена Андреевна повернула мужа к себе – голова его безжизненно свесилась на грудь, подбородок уперся в воротник рубашки. Глаза были закрыты, губы крепко сжаты. Цвет их был синюшный. В уголках рта выступила пена.
– Господи, помогите же кто-нибудь! – Елена Андреевна распахнула дверь машины – жаркий вечерний воздух ворвался в прохладу кондиционера. Вокруг начала собираться толпа – пражане и туристы с изумлением наблюдали, как из салона роскошного серебристого «Лексуса» истошно кричит одетая в белый летний костюм от Гуччи женщина с ярко-рыжими волосами, уложенными стильным парикмахером. Кричит по-русски. Ох уж эти непредсказуемые шальные русские с их генетической достоевщиной и вечными танками!
Первым просек ситуацию пражский полицейский – протиснулся, заглянул в салон «Лексуса», увидел распростертого на кожаных сиденьях Петра Петровича и мигом вызвал по телефону карету «Скорой помощи». Она приехала по-европейски быстро. Врачи в синих комбинезонах, не обращая внимания на любопытство толпы, принялись за оказание первой помощи больному.
Елена Андреевна, выбравшись из машины, стояла, вцепившись в рукав водителя Анджея – он тоже был испуган, ничего не понимал: вот только что патрон был жив-здоров, ехал в машине, говорил по телефону и вдруг – бац!
Лицо Петра Петровича, уложенного на каталку, покрыла кислородная маска. Спины врачей отгородили его от Елены Андреевны. Часы на ратуше начали бить. Только вот какое время они показывали – то или другое, верное или обратное, прямое или кривое, с той стороны или с этой?
Один из врачей подошел к Елене Андреевне. Начал что-то говорить по-чешски.
– Я не понимаю… Анджей, что ему надо, почему они не везут его в больницу?!
– Он говорит… пани Елена, ничего нельзя сделать. Поздно. Он был уже мертв, когда они приехали.
– Что?!
– Он умер, пани. Они говорят…
Елена Андреевна рванулась к мужу. Врач-чех попытался удержать ее. Но она оттолкнула его. Она не верила. Сама мысль об этом казалась ей дикой, нелепой. Они только что говорили с ним… Покупали колье в магазине Шписа… В ресторане у Карлова моста их ждал заказанный столик… А дома на вилле в королевских садах Петршин их ждал сын Илья…
Бой часов стих, и стало слышно Прагу – разноязыкий гомон толпы на ее древних улицах, шипение пивной пены, льющейся через край ее кружек, звон ее трамваев, воркование ее голубей, ее смех, ее бестолочную сутолоку, ее беззаботность и презрение к сиюминутному настоящему, уже ставшему в ее каменных, запорошенных готикой глазах прошлым.
