''Инфляция всегда и везде является чисто монетарным феноменом, то есть ей обязательно предшествует период, когда количество денег увеличивается быстрее, чем растет физический выпуск”. История стран-соперниц в этой страшной войне – печальное подтверждение правоты Милтона Фридмана. Инфляционный процесс распадался на пять составных частей.
Из-за войны многие товары оказывались в дефиците.
2. Правительство брало краткосрочные займы у центрального банка.
3. Фактически долг немедленно обращался в наличность, и предложение денег в экономике расширялось.
4. В обществе возрастали инфляционные ожидания, тем самым все меньше наличности держалось на руках.
5. По этой же причине росли цены на товары
[22].
Но только лишь денежной теорией не объяснишь, почему в одних странах инфляция протекает стремительнее и забирается выше, чем в других. Чем вызваны различия в ее последствиях? Одного взгляда на расходы воюющих держав хватит, чтобы увидеть: Британия потратила больше, чем Германия, а Франция опередила Россию. В долларовом исчислении государственный долг Британии, Франции и Соединенных Штатов с апреля 1914-го по март 1918-го рос быстрее, чем обязательства Германии56. Ну хорошо, количество банкнот в Германии с 1913-го по 1918-й увеличилось на 1040 % против 708 % в Британии и 386 % во Франции, но как же быть с Болгарией (1116 %) и Румынией (961 %)?57 А рост оптовых цен за этот период в тех же Британии и Франции, да и в Италии, опережал немецкий показатель. В 1918 году прожиточный минимум в Берлине был в 2,3 раза выше, чем до войны, но ведь и Лондон не отставал (2,1 раза)58. Почему же именно Германия стала жертвой беспощадной гиперинфляции, а грозная немецкая марка годилась разве что на роль плохоньких обоев? Ваши подозрения верны: огромную роль и в военное время, и в восстановлении разрушенных экономик сыграл рынок облигаций.
Каждый патриот своего отечества просто обязан приобрести облигации государственного военного займа, даже если это в первый раз, даже если придется потратить последние сбережения – пропагандисты всех враждующих стран были единодушны. Вот только путь на международные рынки Германии, в отличие от Британии, Франции, Италии и России, был заказан (еще до войны немцы дали понять, что рынок в Нью-Йорке их не интересует, затем опомнились, но поздно). И пока государства Антанты преспокойно распространяли свои облигации в США или кишевшей инвесторами Англии, агрессоры (Германия, Австро-Венгрия и Турция) собирали в кулак внутренние силы. Берлин и Вена – важные города на тогдашней карте мира финансов, но не чета Лондону, Парижу или Нью-Йорку. Даже патриотически настроенные инвесторы постепенно насыщались, и продажа очередного выпуска облигаций давалась немцам и их союзникам все сложнее. Очень скоро властям Германии и Австрии пришлось обратиться к центральным банкам за дополнительными средствами; позже и в гораздо более скромных объемах это сделали и британцы. Накопление в центральном банке страны значительных запасов казначейских облигаций – верный признак грядущей инфляции, ведь взамен банк передает правительству свежевыпущенные банкноты и тем увеличивает предложение денег. К концу войны почти что треть долга рейха состояла из наспех размещенных и, как правило, ничем не обеспеченных займов. В экономике образовался самый настоящий денежный навес, и лишь ценовые ограничения военного времени уберегали страну от его обрушения и всплеска инфляции.
Поражение в войне дорого обошлось Германии. Разумеется, власти всех стран уверяли налогоплательщиков и держателей облигаций в том, что с ними рассчитаются враги. В Берлине наступили дни платы по счетам. Вообразите, что банкротом стала не одна фирма или человек, а целое государство, и вы лучше поймете природу немецкой гиперинфляции. Покупка государственного долга в этом контексте сродни декларации уверенности в победе; проигрыш и сопровождавшее его брожение общества заставили Германию расписаться в своей несостоятельности, и участь кредиторов великой державы была незавидной. Словно военного фиаско было мало, революционные события зимы 1918–1919 годов здорово расстроили инвесторов. А добила их печально известная Версальская мирная конференция, обложившая хилую Веймарскую республику неясного размера репарациями. С суммой определились только к 1921 году: 132 миллиарда “золотых” (довоенных) марок, втрое больше национального дохода страны, – таков был номинальный объем нового куска внешнего долга Германии. И то хорошо, что обслуживание части репараций можно было отложить на потом, но и запланированные на 1921–1922 годы выплаты составляли свыше трети всех расходов рейха. Будущее не сулило ничего хорошего, серьезные инвесторы избегали Германию, в ее экономику капал лишь спекулятивный капитал, да и тот моментально испарился при появлении проблем.
Гиперинфляция 1923 года не вытекала с необходимостью из положений Версальского мирного договора. Немцы хотели думать иначе. Репарации обусловили хронический дефицит счета текущих операций
[23], доказывали они, деваться было некуда, и правительство без устали печатало марки, валюта ослабевала, и вот это уже напрямую привело к инфляции. Объяснение не полное: в нем не нашлось места политическим предпосылкам денежных затруднений. Собираемость налогов в Веймаре была никудышной во многом из-за низкого авторитета нового режима в глазах наиболее обеспеченных граждан. Общественные деньги при этом тратились без счета, особенно щедро одаривались профсоюзы работников общественного сектора. Не в Германии придумали, что сочетание недобора налогов с небрежными тратами проделывает огромные дыры в бюджете страны (в 1919 и 1920 годах победители еще не успели составить план выплат, а дефицит уже превышал 10 % чистого продукта страны). К 1923-му, когда Германия отказалась от наложенных на нее репараций, дыра успела увеличиться. К тому же денежные власти не видели смысла возвращаться к сбалансированной экономической политике и упустили предоставленный судьбой в середине 1920 года шанс59. Высшие финансовые круги страны понимали, что свободное падение марки повлечет за собой резкое удешевление немецких экспортных товаров по сравнению с зарубежными, и предполагали, что это заставит страны-союзницы пересмотреть объем репарационных требований. Правильно понимали: падение марки и вправду подстегнуло экспорт. Но где немецкие финансисты предполагали – там экономические обстоятельства располагали. Инфляция 1920–1922 годов оживила домашнюю экономику на фоне спада производства в США и Великобритании, и импорт товаров резко увеличился, перечеркнув все усилия по стимулированию экспорта. В сущности, к гиперинфляции привел элементарный просчет. Как только французы догадались, что немцы, вопреки официальным заверениям, вовсе не собираются выполнять свои обязательства, им оставалось лишь применить силу и ввести войска в славную своей промышленностью Рурскую область. Ответом стала всеобщая забастовка (“пассивное сопротивление”) – и печатный станок вновь зашумел. Теперь гиперинфляцию было уже не остановить.
