Сейчас трудно в это поверить, но раньше слова “аргентинский” и “процветающий” были синонимами. В имени страны явственно слышится звон серебра – аргентума из таблицы Менделеева. Столичный Буэнос-Айрес был основан на берегах Рио-де-ла-Платы, “серебряной реки”, названной так не из-за грязно-бурого цвета ее вод, но в честь предполагаемых залежей серебра выше по течению. По современным оценкам, в 1913 году Аргентина входила в десятку богатейших стран. За пределами англоговорящего мира ее ВВП на душу населения уступал только Швейцарии, Бельгии, Нидераландам и Дании. А темпы роста аргентинской экономики с 1870 по 1913 год заставляли американцев и немцев краснеть и завидовать. Приток иностранного капитала если и отставал от показателя Канады, то ненамного. Знаменитый на весь мир лондонский универмаг Harrods даже обзавелся братом на авениде Флорида в центре Буэнос-Айреса. Если Аргентина желала взять на себя роль Британии или даже США Южного полушария, у нее на то были все основания. В феврале 1946 года только что избранный президентом генерал Хуан Доминго Перон посетил здание центрального банка в столице и был потрясен увиденным. “Золота там столько, – восхищенно рассказывал он, – что оно лежит даже в коридорах”.
Экономическая история Аргентины в XX веке – печальная притча о том, что все сырье мира бессильно перед лицом бездарности своего обладателя. Страна хандрила все столетие, а во второй его половине постоянно пасовала перед соседями да и всем миром, когда речь шла об экономическом росте и других важных вещах. Кошмарные 1960-е и 1970-е привели к тому, что средний аргентинец в 1988 году был столь же богат (или беден), что и его родители в 1959-м. В далеком 1913-м ВВП на душу населения – почти три четверти американского, в 1998-м – чуть больше трети; аргентинцев обскакали среди прочих не только Сингапур, Япония, Тайвань и Южная Корея – это еще можно было вынести, – но и извечная соседка-соперница Чили. Что же стряслось? Главный подозреваемый – инфляция, которая выражалась двузначным показателем в 1945–1952, 1956–1968 и 1970–1974 годах. Потом начался самый настоящий кошмар: с 1975 по 1990-й она не опускалась ниже 100 % годовых, а часто не мелочилась и переходила в тысячи; в 1989 году рост цен составил 5000 %. Подельником инфляции был отказ платить по долгам: Аргентина подводила своих зарубежных кредиторов в 1982, 1989, 2002 и 2004 годах. Но даже эти матерые преступники не могли осуществить злодеяние без чужой помощи. В золотую эпоху с 1870 по 1914 год насчитывалось по меньшей мере восемь лет, когда инфляция разгуливалась до двузначных величин, да и по долгам аргентинцы не платили уж два-то раза точно. Вспомните, что инфляция – феномен не только денежный, но и политический, и причины заката Аргентины прояснятся.
В начале века олигархическая верхушка землевладельцев поставила экономическую жизнь родины в зависимость от экспорта сельскохозяйственной продукции в англоговорящие страны, и в годы Великой депрессии это решение влетело стране в копеечку. В отличие от Северной Америки, здесь не было достаточно плодородных земель, и хлынувшие в Аргентину иммигранты стекались в города, где и без того слишком многочисленный рабочий класс внимательно смотрел в рот любому демагогу. С 1930 года, когда переворот привел к власти Хосе Урибуру, участие военных в политической жизни стало обычным делом, и в 1946-м президентом стал генерал Перон, повадками до боли напоминавший европейских фашистов: рабочим он сулил деньги и лучшие условия труда, промышленникам – защиту от конкуренции. В 1955 году Перона отстранили от руководства страной. Победители испытывали меньше пиетета перед рабочим классом и в попытке обеспечить гармоничное развитие сельского хозяйства и промышленности делали ставку на удешевление национальной валюты. Очередной военный переворот в 1966-м проходил под лозунгом технической модернизации, на деле же обесценение валюты и инфляция продолжились как ни в чем не бывало. Перон вернулся, но выбрал очень неудачный момент: в 1973 году весь мир страдал от роста цен в результате первого нефтяного кризиса. Годовая инфляция превысила 444 %. Через год Перон умер, и генералы начали наступление на собственный народ. В “процессе национальной реорганизации” тысячи аргентинцев были арестованы по надуманным обвинениям, тысячи пропали без вести. Экономически хунта была беспомощна, и Аргентина быстрее и быстрее наращивала внешний долг, так что к 1984 году он равнялся более 60 % ВВП (следует отметить, что это вдвое ниже предыдущей рекордной высоты, взятой в 1900-х). Заметную роль в инфляционном кризисе сыграла война на два фронта, врагами в которой были предполагаемые мятежники в своем отечестве и Британия, не желавшая отдавать Фолклендские острова. Инфляция списывала аргентинские долги, это правда, но истинные ее причины надо искать в другом месте. Не война привела к потере контроля над ценами – в преступлении поучаствовало все общество: олигархи и вояки-каудильо, алчные предприниматели и упрямые профсоюзы, не говоря уже о нищих descamisados – “безрубашечных” поклонниках Перона. Стабильные цены оказались попросту никому не нужны. Магнатов капитала влекли дефицит платежного баланса и обесценение валюты, работники же привыкли жить по спирали: когда поднимается оплата труда, растет и инфляция, стирая выигрыш и заставляя их просить о новых увеличениях, и так далее. Постепенно финансирование бюджетного дефицита стало проводиться за пределами страны, где и собрались главные держатели облигаций64. Вот на каком фоне раз за разом проваливались попытки стабилизации национальной валюты.
Величайший писатель Аргентины Хорхе Луис Борхес в своем рассказе “Сад расходящихся тропок” повествует о воображаемом китайском мудреце Цюй Пэне:
Такой окольный путь и предпочел уклончивый Цюй Пэн на каждом повороте своего нескончаемого романа. Я… перевел книгу целиком – и убедился: слово «время» не встречается в ней ни разу Отгадка очевидна: “Сад расходящихся тропок” – это недоконченный, но и не искаженный образ мира, каким его видел Цюй Пэн. <…> Ваш предок не верил в единое, абсолютное время. Он верил в бесчисленность временных рядов, в растущую, головокружительную сеть расходящихся, сходящихся и параллельных времен
[28].
Аргентина последних десятилетий словно сошла со страниц романа Цюй Пэна. Бернардо Гринспун хлопотал об отсрочке выплаты и соблюдал заветы Кейнса относительно управления спросом, а Хуан Суррувиль не моргнув глазом брался за реформу валюты и вводил ограничения цен и оплаты труда. Тропки в самом деле расходились, но те, кто мог вытащить свою страну из передряг, предпочитали стоять на распутье. Траты казны упорно превосходили налоговые сборы, ограничения отменили раньше, чем следовало, а инфляция, словно дразнясь, замерла, отдышалась и продолжила путь наверх. Дорожки как следует попетляли, прежде чем предательски сойтись. Год 1989-й вошел в историю как год чудес в Восточной Европе. Он же стал и годом кошмаров на аргентинской улице.
Февраль 1989 года. Палящее солнце истязает аргентинцев, и метеорологи силятся вспомнить, когда еще такое было. Система электроснабжения Буэнос-Айреса трещит по швам. Люди по пять часов сидят без электричества. Надеясь предотвратить крах валюты, правительство приказывает закрыть все банки и обменные пункты. Но поздно: курс аустраля к доллару начинает свободное падение и находится в нем целый месяц. Параллельно Всемирный банк замораживает ссуды Аргентине, власти которой даже и не попробовали заткнуть брешь в своих финансах. От частных кредиторов помощи ждать тоже не стоит. Кому нужны облигации, если со дня на день инфляция превратит их в труху? Вдруг начинают ползти слухи: золотовалютные резервы центрального банка на исходе – и курсы облигаций срываются с отвесной скалы. Правительство охватывает отчаяние, разум уступает чувствам, включается печатный станок. Не спасает и это. Двадцать восьмого апреля страна в буквальном смысле этих слов остается без денег. На встрече с журналистами вице-президент центрального банка Роберто Эйльбаум поясняет: природа проблемы – физическая. На монетном дворе кончилась бумага. Да и какая разница? Ведь его сотрудники объявили забастовку. Эйльбаум говорит начистоту: “Не знаю уж как, но к понедельнику мы обязаны достать деньги”.
