ФРС не удалось спасти около десяти тысяч банков, что неприятно потрясло не только вкладчиков и акционеров этих самых банков, но и всю систему: сжалось предложение денег, высох кредит. Объемы наличности под подушкой с 1929 по 1933 год подскочили на 31 %, резервы коммерческих банков почти не изменились (оставшиеся в живых держали в запасе даже больше, чем требовалось), а вот положение с вкладами и ссудами было аховым – те сократились на 37 % и 47 % соответственно. Но проценты не дают всей картины – убийственная логика “великого сжатия” куда лучше прослеживается на абсолютных показателях. Так, на руках у граждан оказались дополнительные 1,2 миллиарда долларов, банки же приняли на 15,6 миллиарда долларов меньше вкладов, чем четырьмя годами раньше, ссудные книги похудели без малого на 20 миллиардов долларов, то есть на 19 % ВВП США за 1929 год91.
Когда-то давным-давно ученые-историки стеснялись утверждать, что история – хороший учитель. То ли дело экономисты: уже два их поколения пытаются докопаться до причин Великой депрессии, и если труды увенчаются успехом, думают они, трагедия точно не повторится. Пока все усилия тщетны. Совместный труд сотен исследователей дал много плодов, но важнее всего вот что: неумелая или даже недостаточно гибкая денежная политика в условиях падения цен на самые широкие классы активов способна обратить сжатие в спад, а спад – в полновесную депрессию. Фридман и Шварц убеждены: ФРС была обязана уже с 1929 года закачивать в истекавшую кровью банковскую систему дополнительную ликвидность – с помощью крупномасштабных операций на открытом рынке – и увеличивать, а никак не снижать кредитование коммерческих банков через дисконтное окно. Они также полагают, что отток золота из страны не привлек к себе должного внимания. И в наше время многие винят золотой стандарт в том, что в промежутке между двумя войнами он разносил финансовую заразу по всему миру (например, во время европейского банковского и валютного кризиса в 1931 году)92. Вот вам и второй урок: прочность обменного курса не так желанна сама по себе, чтобы оправдать потери от дефляции. Нам есть чему поучиться у истории, а любому, кто в этом сомневается, я предлагаю сверить действия нынешнего председателя Федеральной резервной системы с содержанием его научных статен93.
Притча о тяжелых хвостах
Бывает, что важнейшие с точки зрения истории события становятся таковыми просто потому, что не происходят в действительности. Эту мысль прекрасно выразил экономист Хайман Мински: “Самое значительное явление эпохи после Второй мировой войны осталось за кадром: мир не подвергся глубокой и продолжительной депрессии”94. Это тем более удивительно потому, что “черных” дней за это время было предостаточно.
Если бы движения индексов фондового рынка подчинялись тому же статистическому распределению, что и, скажем, рост разных людей, то мы обошлись бы и без таких дней. Тогда чаще всего мы бы наблюдали чуть заметные отклонения и лишь изредка – скачки вверх или вниз. Сами посудите, мало кто из нас ниже метра двадцати или выше двух сорока. Если разбить отрезок от тех же но до 240 сантиметров на, например, десятисантиметровые промежутки, а затем измерить рост всех юношей, посещающих мой курс по финансовой истории, и отметить крестиком попадание в соответствующую группу, то на листе бумаги появится знаменитая колоколообразная кривая, и я не глядя скажу, что почти все мои ученики очутятся в пределах 12–13 сантиметров слева или справа от среднестатистического роста американского мужчины (примерно 178 сантиметров). Финансовых рынков это не касается. Попробуйте перенести на бумагу ежемесячные движения Доу-Джонса – они не скучатся в середине, не обнаружится и недостатка в значительных подъемах и падениях (в статистике говорят о “тяжелых хвостах” распределения). Если бы фондовый рынок, как и человеческий рост, следовал “нормальному распределению” с его напоминающей колокол кривой, то годовой обвал на 10 % или больше случался бы только раз в пятьсот лет, а Доу-Джонс выкидывает подобные фортели каждые пять95. О падениях на 20 %, казалось бы, и говорить нечего – много вы видели людей ростом ниже 30 сантиметров? – но за истекшее столетие Доу-Джонс целых девять раз терял одну пятую своего веса.
За всю свою историю индекс терял более 10 % в день лишь четыре раза, в том числе в Черный понедельник 19 октября 1987 года, когда он рухнул на 23 %. На следующий день “Нью-Йорк тайме” крайне лаконично вопрошала: “1987 = 1929 – да или нет?” Пока рынок не угомонился, он успел упасть почти на треть, американским акционерам это обошлось без малого в миллиард долларов. Все ломали голову – как же так вышло? Вспоминали, что за месяц до трагедии ФРС подняла учетную ставку с 5,5 до 6 %. Провести расследование поручили рабочей группе под руководством Николаса Брэди, и вот ее выводы: крах произошел во многом из-за того, что “несколько [мелких] институциональных инвесторов, страхуя портфель собственных активов, действовали механически, не оглядываясь на цену, отдельные паевые инвестиционые фонды излишне резко отвечали на погашение тех акций, куда они вложили деньги”, а “агрессивно настроенные торговые посредники [пытались] продавать акции в ожидании дальнейшего снижения рынка”. Весьма не вовремя отказала автоматизированная система совершения сделок на Нью-йоркской фондовой бирже, а отсутствие “автоматических выключателей”, которые останавливали бы работу рынка при слишком резком изменении цен, не позволило предотвратить обвал на рынке фьючерсов и опционов96. Но самое главное было впереди, вернее сказать – ничего особенного впереди не было. Дурные предчувствия лорда Рис-Могга и других не оправдались: последняя декада XX века не познала ужасов Великой депрессии97. Экономический выпуск даже не сократился в 1988 году по сравнению с предыдущим (хотя небольшой спад наблюдался в 1990–1991 годах). И года не миновало с Черного понедельника, как Доу-Джонс вернул себе былые завоевания. Стоит воздать должную хвалу сотрудникам ФРС и лично Алану Гринспену, за каких-то два месяца до описываемых событий сменившему Пола Волкера на посту председателя. Незамедлительно ответив на понедельничное крушение, он обеспечил своей затее успех. Уже во вторник он опубликовал заявление, где подтверждал “готовность ФРС снабжать экономическую и финансовую систему недостающей ликвидностью” – эти сухие слова были важным знаком для банкиров, и в особенности для банкиров из Нью-Йорка: при самом плохом развитии сюжета им будет на кого положиться. Сказано – сделано; ФРС тут же начала скупать государственные облигации на открытом рынке, и ликвидность потекла в изголодавшуюся без нее систему: за шестнадцать дней ставка по кредитам ФРС опустилась на целых два процента. Уолл-стрит могла отдышаться. То, что Хайман Мински величал не иначе как “Оно”, не произошло.
Однажды сдержав готовую разразиться бурю, Гринспен гадал, стоит ли ему идти на упреждающие меры и гасить панику в зародыше. В середине 1990-х на американском фондовом рынке надулся настоящий пузырь – и вопрос встал ребром. Встреча персональных компьютеров с интернетом привела к взрывному росту изобретений в области высоких технологий и программного обеспечения – он и стал хрестоматийным “сдвигом” в начале очередного мыльного цикла. Редкий пузырь набирает объем без попустительства денежных властей. Целевая ставка по федеральным фондам
[35] спустилась с 6 % в июне 1995 года до 5,25 % в январе 1996-го и оставалась там ни много ни мало тринадцать месяцев. В марте 1997-го ее было подняли до 5,5 %, но череда снижений в сентябре-ноябре 1998 года позволила банкам занимать друг у друга под 4,75 % – такое положение вещей сохранялось вплоть до мая 1999 года, а Доу-Джонс к тому времени уже взял отметку в 10 000 пунктов и уверенно двигался дальше. В следующий раз ставку подняли только в июне 1999-го.
