Итак, повторяю: Корсаков был готов убить мать еще в первую их встречу после разрыва — в день ее рождения.
Но обстоятельства складывались не в его пользу: возле матери постоянно был Андрей Шипов. И вот тогда Корсаков решил… Опять же не могу утверждать, что он ревновал к ней Сопрано. Все это и так слишком чудовищно, противоестественно — их отношения, этот странный «треугольник»… Но быть может, и ревновал, прекрасно зная, какими именно ласками Андрюшу награждают за закрытыми дверями супружеской спальни. Вот тут-то миф об Эдипе, о котором Корсаков постоянно думал, и подсказал ему, как надо поступить. Корсаков решил: «Раз я волей судьбы НОВЫЙ ЭДИП, так пусть же все у меня и будет так, как было у него».
Расчет его был прост: смерть Андрея Шипова больно бы ударила по матери, разрушила бы то, что она так тщетно искала, — счастье в браке. Что это было за извращенное счастье — не нам судить, но Звереву оно устраивало. И вот Корсаков и задумал лишить мать того, что было ей так дорого. А почему бы и нет? — думал он. Разве мать не разрушила его собственное счастье в браке? Разве не виновата она в том, что с ним произошло? В этих его рассуждениях, ребята, не стоит искать логики. — Мещерский скорбно вздохнул. — В этом деле не существует привычной логики поступков и причин, их порождающих. Вадька вон совершенно прав в этом. Нет логики, потому что человек винил в своем горе тех, кто был одновременно и виноват, и не виноват перед ним. И он сам отлично это понимал, а поэтому называл все это СУДЬБОЙ.
— А я-то голову ломал: ну почему Шипова убили на дороге? — хмыкнул Кравченко. — Ведь нелогично это.
Опасно, глупо, а Корсаков просто…
— Корсаков своими действиями реконструировал, воссоздавал миф. Судьба уготовила ему роль Эдипа — что ж, он покоряется судьбе и фактически начинает выступать в роли ее слепого орудия. Думаю, несмотря на всю сжигавшую его ненависть, решиться на убийство — тем более на матереубийство! — было для него непросто. А потому внутренне он всегда искал для себя оправданий: «Мои поступки не только мщение, но и покорность судьбе». Так ему было, наверное, легче справляться с самим собой. Однако к мифологическому убийству на дороге он подошел не сразу. Сначала он намеревался убить их в спальне — разом и мать, и ее мужа. Для этого он и приехал сюда по ее приглашению, рассчитывая, что в этом тихом месте расправиться с ними будет проще. Для этого он не раз и вставал среди ночи, подстерегая момент, когда с жертвами можно будет покончить. Но.., либо снова духа на двойное убийство не хватало, либо обстоятельства не складывались — его пугал риск: двойное убийство в доме, полном людей. Потом приехали мы с Вадькой, среди домочадцев прошел слух: приехали два молодца, а тут Марина Ивановна как раз чего-то опасается, да и насчет ненаписанного завещания некоторые шепчутся между собой… К тому же мы при всех рассказали о том, что в окрестностях бродит сбежавший из психушки маньяк-убийца… Словом, Корсаков все это намотал на ус и несколько изменил свои планы. И главным руководством к действию стал для него миф, он снова тем самым подчинялся своей судьбе — это она указывала ему путь, который до него уже прошел один человек.
Первым пал муж — согласно мифу некий царь, убитый на проезжей дороге. Участь Сопрано была уже решена.
Надо было только подкараулить удобный случай, а то, что судьба его предоставит, Корсаков не сомневался. Нож свой он…
— Он его с собой привез из Москвы в сумке с вещами, — буркнул Сидоров. — Когда мы на выходе по его указке нож изъяли, я лично его в целлофан паковал и на экспертизу отправлял. Финка дай бог, десантная! И кровь на ней потерпевшего, и Димкины «пальчики» — все есть.
— Итак, он привез нож с собой и в тот день, когда речь зашла о починке лодочного мотора, решил, что случай пустить его в дело наконец-то представился. События в то утро развивались примерно так: они втроем — братья Шиповы и Корсаков — договорились отправиться на озеро.
Однако за завтраком ни Андрей, ни Зверева, ни Егор не появились. Видимо, ночью между супругами что-то произошло — банальная интимная ссора, у Андрея было подавленное настроение, он вроде бы даже собрался уезжать.
Однако после завтрака, а точнее, после того, как мы с вами уехали в прокуратуру, Зверева позвала мужа выяснять отношения. Корсаков, наблюдавший за ними, выжидал. Заметил, что между супругами пробежала черная кошка, и Егор. У него был свой «мильон терзаний» — он ревновал брата к Зверевой. Околачивался в саду, тоже ждал, чем закончится ссора — а вдруг момент представится сказать свое слово? Корсаков и это видел, и думаю, исподволь подогрел в Шипове-младшем его ревность каким-то своим замечанием. Егор психанул и с горя отправился в лес с собакой. Так Корсаков лишился нежелательного попутчика: теперь если бы они пошли к озеру — то только вдвоем с Сопрано. После общения с женой, хотя примирение и было достигнуто, дурное настроение у Андрея Шипова не прошло. Может быть, ему тоже уже приелись все ее выкрутасы, а может, прежние синяки на спине болели, а она ему хотела новых наставить — словом, он был не в духе. А тут и Петька Новлянский подвернулся. На этот раз, хотя они и терпеть друг друга не могли, им удалось найти общий язык по поводу этой «семейной проблемы». Сопрано, видимо, признался Новлянскому, что, по его мнению, склонности Марины Ивановны перешли уже всякие границы, что это не невинные эротические причуды, а форменная патология. Что не мешало бы показать ее психиатру, но сделать это надо весьма осторожно, чтобы она не заподозрила подвоха со стороны семьи. Корсаков находился в это время в саду — вроде бы загорал — и наверняка слышал, о чем у них шла речь. Думаю, после того, как Пит ушел, он предложил Сопрано свой собственный, мужской разговор: дескать, знаю, о чем ты печалишься, сам через это прошел, нельзя ей во всем потакать, это признаки болезни, психоза, она настоящая садистка — все в таком роде или что-то похожее. Естественно, такого разговора нельзя было вести в доме или в саду, где их могли подслушать и донести Марине Ивановне: оба при этом имели в виду Майю Тихоновну, которая была склонна к таким грехам. Поэтому во избежание огласки Корсаков и предложил Шилову «прогуляться». Только повел он его не к озеру, а на шоссе к стройке. Задуманное им убийство прямо на проезжей дороге было, конечно, делом очень рискованным — их легко могли заметить. Но Корсаков уже не мог ничего поделать: судьба вела его, а он ей слепо подчинялся. Он действительно показал что-то Шипову — птицу, самолет в небе — и когда тот остановился, задрал голову, чтобы посмотреть, молниеносно ударил его ножом в горло. Ему повезло: ни одной капельки крови на него при этом не брызнуло, судьба словно хранила его. Он оттащил тело в кусты, однако перед этим не забыл нацепить на ветку захваченный из дома шарфик Зверевой. Странный это поступок.., опять-таки нелогичный. Вадька уже пытался его однажды объяснить, и думаю, его догадки близки к истине.
За кустами находился артезианский колодец. Корсаков прекрасно знал, что тот давным-давно заколочен и сбросить туда труп не удастся. И вот тут он на мгновение задумался: как поступить дальше? Рассуждал он примерно так:
Шипова непременно хватятся, начнут искать, рано или поздно обнаружат тело — тем более что он сам оставил метку — знак, где искать и с кем именно связать это убийство. Семью Зверевой он знал лучше нас с вами. Естественно, для него не было секретом, что в этой семье, где Сопрано пришелся не ко двору, все сразу же начнут подозревать друг друга в его убийстве по самым различным мотивам. А это очень даже входило в его планы.
