— Значит, на его откровенность вам рассчитывать не приходится?
— Да господи, с чего вы взяли?
— А я-то болван. — Зверев засмеялся, потом прикрыл рот рукой, оглянулся на дверь и вернул на лицо скорбную мину. — Полночи ведь не спал от любопытства, а? Все думал: хоть вам-то по блату, может, что-то стало известно.
Эх! Это дело, ребята, меня глубоко волнует, — продолжал он уже иным — серьезным и проникновенным — тоном. — Потому что касается моей сестры, человека, которого я очень люблю и уважаю и хотел бы оградить от всяческих несчастий. Понимаете меня?
— Да, — Мещерский кивнул. — Мы тоже многое бы отдали, чтобы облегчить горе Марины Ивановны.
— Спасибо. Сестра будет тронута вашими словами. Ну, извините, если что не так. Идемте вниз. Обстоятельства таковы, что без чашки крепчайшего кофе нам более существовать воспрещается. А может, к кофе и что-то покрепче потребуется добавить.
Внизу в столовой сидели Агахан Файруз, Майя Тихоновна и Алиса. Перед последней стояла початая бутылка джина и пакет с апельсиновым соком. Увидев Зверева, Алиса низко опустила голову. Потом взяла бокал с соком, бутылку и поплелась на террасу. Зверев даже не взглянул в ее сторону. Он отошел к буфету, где теперь воцарилась гигантская черная кофеварка, и, словно заправский бармен, занялся приготовлением кофе.
Файруз застыл, подобно статуе, над тарелкой, где лежали остатки вчерашнего цыпленка. Майя Тихоновна, напротив, беспрестанно двигалась: то садилась, то вставала из-за стола, плыла в гостиную, бесцельно включала там телевизор, выключала, снова возвращалась.
— Не могу, — пожаловалась она басовито. — Все думаю, как она там, милочка моя.
— Марина так и не выходила? — спросил Зверев чуть дрогнувшим голосом.
— Нет. Ночью я слышала, как она все бродит там, бродит. В половине седьмого, утром, попросила, чтобы к ней пришел Егорка. Этот тоже всю ночь не спал. Тут просидел со мной, проплакал. Ну, они вдвоем сейчас там. И никого более она видеть не хочет. О господи, господи, за что нам такая беда? За какие такие грехи? — Майя Тихоновна подперлась мощной дланью. — Коротко наше счастье. Мелькнет и покинет нас навсегда.
Агахан Файруз неожиданно с грохотом отодвинул стул и вышел из столовой, плотно прикрыв за собой дверь.
Женщина проводила его взглядом.
— А вы что же, молодые люди? Ешьте, ешьте. Сегодня день — не дай бог никому такой. На пустой желудок такие дни терпеть — только язву наживать. Давайте ваши тарелки. Без разговоров, ну!
— Майя Тихоновна, а кто такой Алессандро Морески? — спросил Мещерский, желая ну хоть что-нибудь спросить и, быть может, отвлечь эту толстуху от горестных мыслей.
— А-а, этот. Можете в зале взять диск и послушать. Это недавно реставрированная и восстановленная редчайшая запись голоса последнего солиста папской капеллы в Риме. Он умер в начале нашего века, перед Первой мировой. У Мариночки обширная коллекция редких записей.
Есть настоящие жемчужины. — Майя Тихоновна с тяжким вздохом потянулась за кексом с изюмом. — Она ее в Италии начала собирать. Любимые вещи с собой всюду возит.
Слушает.
— А Морески был кастрат? — спросил Кравченко.
— Солист папской капеллы — в те времена, естественно, да. Его голос производит на меня лично не очень приятное впечатление. В нем нет души, одна виртуозная техника.
— Нам сказали, что Андрея в Италии принимали как нового Морески, — осторожно заметил Мещерский.
— Да, он имел определенный успех. Но не забывайте,:
Андрюша пел в концертах Марины. Вместе с Мариной, той, которую в Италии критики называют La Divina — Божественная. А таким титулом могли похвастаться лишь титаны — Мария Каллас, Джоан Сазерленд, Патти, Фаринелли. На вечере в Римской опере присутствовал папский двор, сам Берлускони был. Море цветов, овации. Марина специально для премьера спела арию Далилы, и театр едва не обрушился от восторга. Ах, если бы вы только видели!
Я плакала как ребенок! А потом они с Андреем спели арию Оберона из «Сна в летнюю ночь». Что тут началось!
— Дуэтом пели? — поинтересовался Мещерский.
Майя Тихоновна снисходительно улыбнулась.
— Эту партию обычно поет меццо-сопрано, но написана она Бриттеном для редчайшего мужского голоса. И когда в концерте публика имеет счастье сравнить оба исполнения — мужское и женское, — сами понимаете: знатоков хлебом не корми, дай послушать. Впрочем, у нас в этом мало кто толк понимает. Это забава для тонких ушей.
В Италии их, видимо, больше.
— Мы поняли, что на такие голоса, каким обладал Шипов, сейчас в мире мода, — заметил Кравченко.
— Вы правильно поняли. Сейчас идет определенная волна — воскрешается музыка барокко. А к моде все прилагается: успех, известность, деньги, первоклассные постановки, интерес публики. Недавно одного нашего русского сопрано пригласили на юбилей принца Эдинбургского — сами понимаете, каков уровень, — Майя Тихоновна горделиво вздернула подбородок, словно это она спела в Букингемском дворце. — Андрея тоже ждало яркое будущее, с его-то голосовыми данными… И если бы только не… Господи, вот горе-то! Какое горе!
— А вы давно знакомы с Мариной Ивановной? — сочувственно полюбопытствовал Кравченко.
— Пятнадцать лет без малого. Сейчас, после смерти моего мужа, мы даже ближе, чем когда-либо.
— Ваш муж был тоже музыкант?
— Мой муж был скряга, скандалист, пьяница, но.., поверьте, юноши, на слово — фантастический жеребец. Я ему все, подлецу, за это прощала. Все — до капельки. Влюблена была как кошка до самой последней минутки. Бегала за ним — от всех его бесчисленных шлюшек отрывала чуть ли не силой. Словом, не давала покоя, как вон наша Лиска Князю Таврическому не дает.
— Таврическому?
— Это мы Гришу так зовем между собой по-домашнему, — Майя Тихоновна покосилась на дверь — после приготовления кофе Зверев ушел из столовой, захватив с собой несколько сандвичей на тарелке. — Как Потемкина.
Хорош собака. И с годами только лучше делается. С мужчинами так бывает. У них ведь разница с Мариной восемь лет, а ему больше тридцати девяти не дашь, правда?
— А у него есть семья?
— Они с Мариной одного поля ягоды: браки, браки, детей вот только что-то не видно. Он и сейчас с какой-то живет. Какая по счету, сказать затрудняюсь. Но значительно его моложе — девочка прямо совсем: вроде журналистка, а может, и путанка какая. Только недолго ей им владеть. Мы с Шурой думали, что здесь уж на этот раз у наших все сладится и… Впрочем, вам это, юноши, наверное, неинтересно.
Мещерский чуть было не воскликнул: «Напротив, продолжайте!» — но вовремя прикусил язык: торопиться выведывать сплетни не следовало. Всему свой час.
— А с похоронами как же теперь быть? — Майя Тихоновна недоуменно воззрилась на собеседников. — Агахан, естественно, обо всем договорится, уже в Москву нашему агенту звонил и юристу. Только ведь они, ну, милиция, теперь все волокитить, наверное, будут?
