— Тут без моих изложений путаницы достаточно. А знаешь что?
— Что? — Мещерский насторожился.
— Туши свет. Давай спать.
— Спать? Сейчас?
— На часах одиннадцать. Завтра я должен быть свежий, как огурчик.
— Я не хочу спать.
— Тогда не мешай мне, — и Кравченко эгоистически выключил свет.
Мещерский в полной темноте сидел в кресле. Смотрел на луну за окном. Собственно, Вадька прав — делать особо нечего. Идти вниз завязывать с кем-то снова беседу? Так сначала надо обдумать, кого и о чем спрашивать. А так, наобум… Он откинул голову, закрыл глаза. Синяки на теле Сопрано, это нелепое возложение тела на колодец. Что-то в этом не так… И еще шарфик…
А пойти к Зверевой и спросить: «Как ваша вещь оказалась у Андрея?» Ну и что это даст? Она скажет: «Не знаю, не помню» или: «Я ему сама отдала». Зачем? Ох, сколько этих самых «зачем», «почему» набирается. Может, и прав Вадька — сначала надо понаблюдать, что выйдет из жестокой беседы у Сидорова с Корсаковым. А вдруг что и выйдет толковое. А вдруг…
И не ощутил, как сам погружается в сон — словно тонет в вязкой душной тине — все глубже, глубже…
Проснулся Мещерский словно от толчка. Луна в окно уже не светила, и темнота казалась не сплошной, а словно бы серыми пятнами, из которых проступали смутные очертания предметов. Он нашарил часы — хорошо, циферблат с подсветкой, — стрелки показывали без десяти четыре.
Он повернулся спиной к окну и… Стоп. Снова то, что его разбудило: шаги. Но там, еще в глубинах сна, они звучали отчетливее, видно, ближе: кто-то прошел по коридору мимо двери. А теперь доносились со стороны лестницы.
Он спрыгнул с кровати. Даже обуваться не стал. Выскользнул за дверь — как был босой. В коридоре свет потушен, и вроде бы никого. Ринулся к лестнице. Над ней тускло горел один из плафонов укрепленного на стене бра в форме светофора. Мещерский понял, что бра эти на фотоэлементе: свет автоматически включается, если кто-то ступит на первую ступеньку. А тут — даже еще и погаснуть не успел. Он начал спускаться, миновал пролет, схватился за перила, повернул и…
— Господи, как вы меня напугали!
— Это вы… Майя Тихоновна?
Они уставились друг на друга. Аккомпаниаторша Зверевой — в халате и тапочках. На голове — газовая косынка, прикрывающая обильные бигуди. Рука ее потянулась к перилам. И Мещерский увидел, что рука дрожит.
— У меня чуть сердце не лопнуло, юноша. Вы как барс на меня из темноты. Разве ж так можно? — она задыхалась. — Э, да вы и башмаков надеть не успели.
— Я услышал шаги в коридоре, — Мещерский почувствовал, что краснеет. Он казался сам себе ужасно голым и ужасно глупым. — Марина Ивановна говорила, что ее напугали, и я…
— И вы кинулись по первому шороху все выяснять.
Похвально. Но это я проходила мимо вашей двери, юноша. Я вас разбудила?
— Да нет. Собственно, я…
— Я путешествовала тихо, как мышка, — в шепоте ее звучали бодрые нотки, но глаза оставались прежними: изучающе-настороженными. — Я очки наверху на террасе забыла. А что-то не спится, дай, думаю, почитаю Беллочку Ахмадулину. А очков-то нет. Пришлось поневоле встать.
«Как быстро ты начинаешь оправдываться, — думал Мещерский. — Я ж не спрашиваю, зачем тебя наверх понесло. Твоя комната рядом с бывшим кабинетом Новлянского».
— Ну, спокойной ночи, Сережа.
— Спокойной ночи, — Мещерский повернулся уходить. Майя Тихоновна чинно поплыла через темную столовую. И вдруг воскликнула приглушенно:.
— Там свет, надо же! В музыкальном зале! Там кто-то есть. Сережа, вы.., вы еще не ушли?
Мещерский подошел к ней. Сквозь окно столовой он увидел, как на газон перед домом падает слабое пятно света из одной из дальних комнат — либо из гостиной, либо из музыкального зала, либо из спальни Зверевой.
— Может, Марина Ивановна встала? — спросил он шепотом.
— Проводите меня, юноша, — так же шепотом ответила Майя Тихоновна.
Точно два вора, крадучись (тучные телеса аккомпаниаторши так и колыхались, а шелк ее халата, казалось, оглушительно гремел в этой мертвой тишине), они миновали столовую, музыкальный зал, вышли в холл перед гостиной: так и есть. Слабый свет струился именно оттуда.
В гостиной горел один напольный светильник в форме шара. И там вроде бы тоже никого не было. Но… Майя Тихоновна указала глазами на кресло, которое обычно стояло у камина на ковре, а теперь было развернуто так, что перегораживало проход к дверям спальни певицы. В кресле спал Георгий Шипов. Рядом на полу валялась книга.
— Мальчишка совсем тронулся, — прошептала Майя Тихоновна. — Ну, такая потеря — брат! Это он ведь Марину сторожит, бедняжка. Слава богу, я собаку на кухне заперла с вечера. А то вообще было бы светопреставление.
— Зачем он ее сторожит? — поинтересовался Мещерский, вытягивая шею, чтобы получше рассмотреть спящего.
— Еще со вчерашней ночи что-то себе такое вообразил:
Эх, рыцарь на пороге Прекрасной Дамы! А спит-то как, без задних ног, — она наклонилась и подняла книгу. — Ш-ш, завтра ему, сторожу, отдам. Не будите его, Сережа, пусть дрыхнет.
Мещерский взглянул на обложку: итальянская старая книга, видимо, от букиниста. Крупными буквами написано имя: БЕНИТО МУССОЛИНИ.
— Просто помешался на своем фашисте, — аккомпаниаторша держала книгу точно ядовитое насекомое. — Избаловали они его. Вот он и возомнил себе…
— Что возомнил?
— Да мало ли в его возрасте глупостей себе навыдумывают? Дело молодое, кровь-то так и кипит. А я говорила Марине, сорок раз говорила. Но разве меня кто послушал? — И она тяжело, однако на удивление бесшумно заковыляла прочь.
Шипов-младший заворочался во сне. И что-то прошептал. Мещерский напряг слух: ему почудилось, что парень назвал женское имя — МАРИНА.
Глава 15
ЖЕСТКАЯ БЕСЕДА
Сидоров не заставил себя ждать. Его потрепанные «Жигули» появились у ворот ровнехонько в восемь часов. Агахан Файруз, еще не успевший даже одеться, ворвался в комнату приятелей:
— Извините за вторжение, но там снова приехал этот офицер из полиции, вернее, милиции, простите. Привез какие-то повестки и требует, чтобы Григорий Иванович и Дима немедленно поехали с ним. Марина Ивановна крайне взволнована. Пожалуйста, пойдите успокойте ее, сделайте что-нибудь.
Приятели спустились вниз и нашли Звереву в ее спальне. Певица сидела у туалетного столика: лицо ее покрывал утренний скраб, она аккуратно убирала его специальным тампоном. Майя Тихоновна тут же расчесывала завитой парик, надетый на специальную пластмассовую болванку.
В спальне стояла спертая духота: смесь ментола, резких духов, пота, женского белья — кровать смята, простыни и одеяло скомканы — и хвои — дверь ванной распахнута настежь, и там гудит вода, наполняя ванну хвойным экстрактом.
