— Сереженька, Вадим, ради бога, что.., что еще случилось?! Я не понимаю? Почему они должны ехать в милицию? — Зверева резко развернулась на своем околозеркальном пуфе. — Неужели это законно — вот так ни с чего, не объясняя причин, хватать людей и везти их куда-то? Их же уже спрашивали обо всем, что еще может быть там неясного?
— Ну причина-то есть, — Кравченко едва не усмехнулся, но вовремя сдержался.
— Марина Ивановна, не беспокойтесь, сейчас мы выясним, — Мещерский был сама готовность к решительным действиям.
— Этот сыщик сказал Агахану, что они должны проехать с ним для уточнения каких-то фактов. Каких фактов?
Сереженька, умоляю, узнайте, что случилось. Может, есть какие-то новости об Андрее, может.., они уже нашли кого-нибудь… Пожалуйста, поезжайте с ними, помогите им. Вы знаете, что надо и чего не следует говорить в подобных случаях, чтобы не навредить себе же. Ведь Гриша известный человек в столице, у него репутация, а тут вдруг пойдут слухи, что его арестовали по делу об убийстве, да еще моего мужа и.., боже, это же такой скандал!
— Но никто пока никого не арестовывает, — благодушно заметил Кравченко. — Их просто приглашают для беседы. Обычнейшая процедура.
— Обычнейшая?
— Ну конечно, Марина Ивановна. За ними же не прибыл спецназ в бронежилетах и с базукой. А прислали одного завалящего опера на драндулете. — Он аж щурился от удовольствия, наблюдая переполох — дело собственных рук. — Григория и Дмитрия отпустят часика через два. Побеседуют и отпустят.
— А Дима им зачем? — Зверева взяла салфетку и прикрыла ею лицо, промокая питательную маску. А Мещерскому представилось, что она, возможно, не желает, чтобы они увидели ее лицо при упоминании имени бывшего любовника. — Сереженька, прошу вас, поезжайте с ними, поддержите их там. Дима такой.., ранимый.
— Хорошо, хорошо, я поеду. Думаю, этот милиционер ничего не имеет против, чтобы я проводил их до отдела, — заверил Мещерский, кинув многозначительный взгляд на, Кравченко: мол, иди улаживай со своим «конфидентом».
— Агахан отвезет вас и подождет. Если что, звоните немедленно мне. Я свяжусь со своими адвокатами в Москве.
— Вряд ли понадобятся столь кардинальные меры, Марина Ивановна, — елейно возразил Кравченко.
Уже в гостиной он шепнул приятелю:
— Как забегали, а? Сунули мы спичку в муравейник.
Ничего, сейчас Шурик тронет этого ранимого альфонса за вымя, авось тот и замычит-зателится. А ты там не больно возникай, понял? Сидоров знает, что предпринять для того, чтоб его начальство похвалило. У него свои методы, у нас — свои.
— Ты так предупреждаешь, словно Корсакова там будут пытать испанским сапогом. — Мещерский шутил, однако особого восторга от перспективы провести утро в «участке» не испытал.
— Им предстоит жесткая беседа, — Кравченко так и светился от предвкушения ее результатов. — Эх, жаль, нам такие жестокости заказаны. А то бы я ка-ак звезданул кому-нибудь из этих, сразу бы…
Мещерский уже спускался в сад.
— Александр, прошу прощения, Марина Ивановна хочет, чтобы я проводил ее брата и господина Корсакова.
Вы позволите?
Опер обменялся с ним и Кравченко рукопожатиями.
— А в качестве кого вы собираетесь сопровождать этих господ? — осведомился он ехидно, но вполне дружелюбно.
— Мы с Вадимом — напарники. Моя обязанность — охрана членов семьи Марины Ивановны, — не моргнув глазом соврал Мещерский.
— Ладно, валяйте. Только столько народу в мою машину не поместится.
— А мы на своей. За вами следом.
Опер только плечами передернул: хрен, дескать, с вами. Следуйте.
Сцена проводов походила чуть ли не на суриковскую картину «Боярыня Морозова». Только вместо саней-розвальней «несчастненьких» усаживали в «Жигули» и «Хонду». Корсаков был бледен, явно нервничал, но до расспросов не снисходил.
Алиса Новлянская при всех вдруг подошла к Звереву, обняла за шею, потянулась к нему. Он чуть отстранился, потом, помедлив, вынул изо рта мятную резинку, которую традиционно жевал. Алиса слабо ткнулась губами ему в губы — точно клюнула. Что-то прошептала — он улыбнулся снисходительно и снял ее руки.
— Ах, Лисенок-Лисенок, — шепнул он Мещерскому, когда они сели в «Хонду» Файруза (Корсакову Сидоров предложил ехать в своей машине). — В сущности, она еще девчонка совсем. Очень непосредственная, ласковая. Вы не находите — она истинный тип женщин Боттичелли?
— Я? Нет.., как-то не нахожу, не знаю, — бормотал Мещерский, наблюдая, как Петр Новлянский схватил сестру за руку и с перекошенным злой гримасой лицом выговаривал ей что-то.
— А я понял это сразу же в галерее Уффици. Мы с Лисенком вместе часто туда заходили, когда ездили во Флоренцию. Ну взгляните же хорошенько, разве она не подлинная боттичеллиевская пенорожденная богиня?
«Понятно, чем ты этой девице мозги компостируешь, — подумал Мещерский. — И таким голосом эту ахинею плетешь, будто и вправду… А когда она на шее у тебя прилюдно виснет — брезгуешь. Сволочь ты, Павлин Иваныч. Обязательная сволочь!»
До отдела доехали быстро, а там…
— У нас тут ЧП небольшое приключилось: тараканов в здании морят. — Сидоров вел их не к самому отделу, а к какому-то покосившемуся флигельку на заднем дворе, пристроенному к милицейским гаражам. — Так что здесь нам придется с вами разговаривать.
— Это что ж, КПЗ ваше? Или как там это у вас называется — СИЗО? — с кривой усмешкой осведомился Зверев.
— Что вы, Григорий Иванович. Это наш паспортный стол. И участковые у нас тут находятся, когда сутки дежурят. А вот мой коллега, — Сидоров кивнул на поджидавшего их на крыльце молодца в форме. — Пройдите к нему в кабинет, Григорий Иванович. Да не волнуйтесь вы! Пара-тройка вопросиков всего к вам будет. А вы, уважаемый, — теперь Сидоров ослепительно улыбался Корсакову, — сюда, пожалуйста. В это вот помещеньице. А вы, будьте ласковы, — он отстранил рукой Файруза, — или в коридорчике обождите, а лучше на свежем воздухе. А еще лучше бы…
«Убрались к чертовой бабушке, — мысленно продолжил Мещерский. — Дудки тебе, Шурик».
— Пойдемте, Агахан, не будем настаивать, — Мещерский вежливенько повлек за собой упиравшегося секретаря. — Посидите в машине, а я потом пойду и все узнаю.
Словом, Марина Ивановна будет в курсе всего, здесь происшедшего.
И действительно, выждав минут пять, он вернулся к флигелю. Открыл фанерную дверь на тугой пружине и очутился в коридоре, куда выходило шесть измызганных дверей. Оглянулся, ну и нищета! Характерная, впрочем, для большинства провинциальных кутузок.
На двери первого кабинета красовалась приколотая ржавыми кнопками бумажка: «Паспортный стол. Прием с 12 до 16 по понедельникам и четвергам, остальные дни — с 10 до 14».
— Вы не имеете права говорить со мной таким хамским тоном!
