— Топор он брал с собой именно для самозащиты, — согласилась Наталья Алексеевна. — Насчет убийств мне трудно что-то предполагать наверняка. Но, видимо, между Пустоваловым и его жертвами всякий раз возникал конфликт, и больной…
— Конфликт с тремя? С шабашником, его братом, — Сидоров снова покосился на Шипова. — И с Мишкой?
И на какой же почве они конфликтовали?
— Насколько я поняла, шабашник и калека в момент нападения на них Пустовалова находились в состоянии алкогольного опьянения. А значит, сами были возбудимы, может быть, агрессивны, вели себя не совсем адекватно. — (Тут Кравченко вспомнил, как инвалид ринулся под колеса его машины — да уж, неадекватное поведение.) — Все это Пустовалов мог ложно истолковать в качестве прямой угрозы. А на угрозу ответ его был в каждом случае одинаков: лучшая защита — нападение.
— А почему все же он стремился уничтожать лица своих жертв? — осведомился Кравченко. — Вы в прошлый раз нам кое-что пояснили, но там, в квартире, при беседе с ним вы ничего нового, необычного для себя не открыли?
— Заметила только то, что он не терпел, когда кто-то смеялся. Там мне, понятно, не до смеха было, но один раз я все же попыталась улыбнуться, так он сразу очень резко среагировал: «Не скаль зубы, журналистка. Что во мне такого смешного?» Скорей всего лицо воспринималось Пустоваловым действительно как некий фетиш: лицо смеется — над ним (так он воображал), лицо пугает, лицо оскорбляет, кричит, угрожает. Не человек в целом, а лицо, понимаете? Рот, выкрикивающий оскорбления, брань, глаза, смотрящие не так, как ему бы хотелось, зубы, которые «скалятся» не к месту. А в результате все это складывается в ненавистный фетиш — ЛИЦО СМЕРТИ, который приближается, угрожает и от которого надо немедленно избавиться. Лицо ребенка не пугало его, поэтому он не тронул мальчика. Он ведь даже из коляски его не вынимал. А мое лицо ему…
— Что? Пустовалов пацаном не прикрывался, даже когда тебе дверь открыл? — Сидоров подался вперед. — Он же кричал — убью, если кто…
— Малыш все время был в коляске. Он его не трогал, Саша.
Сидоров встал и отошел к окну.
— Ладно, Шура, что теперь говорить. Все кончилось, и слава богу. — Кравченко тоже поднялся, подошел к нему.
Сидоров смотрел в черноту за окном. — Запомним мы с тобой одно: псих — он тоже человек. И все — баста. А человек — загадка природы. Ребус, одним словом.
— А что такое одержимость? — вдруг громко спросил Шипов. — Это ведь бесовство какое-то, что ли? Или, как там наши умники болтают, — мистицизм?
— Это такое состояние духа, Егор, — ответила Наталья Алексеевна. — И мистики никакой тут нет, хотя… Есть медицинское понятие одержимости, есть церковное, но думаю, они уж слишком категоричны, противоречивы и…
А если проще… Представьте, что вы всем своим существом сосредоточены на какой-то идее, которая внезапно по ряду независящих от вас обстоятельств стала вдруг смыслом всей вашей жизни. Я назвала Пустовалова одержимым, но это метафора. Одержимый не обязательно психически больной.
— И это не болезнь мозга?
— С медицинской точки зрения, точнее, с моей собственной, — Наталья Алексеевна устало улыбнулась, — совсем нет.
— Ну, значит, я — ОДЕРЖИМЫЙ, — Шипов сцепил пальцы. — Я одержим одной-единственной идеей: я хочу знать, кто убил Андрея. Пустовалов, ну?
— Ты уже задавал этот вопрос, — вместо Натальи Алексеевны ответил Кравченко. — Умей слушать и оценивать, как на твои вопросы отвечают. Выводы же делай сам, парень.
— Какие выводы? Ну какие?!
— Пойдем, дружок, — Кравченко потащил его со стула. — Третий час ночи. Наталье Алексеевне, которой ты так громко восхищался, пора дать покой.
— Так получилось, Егор, что Пустовалов унес с собой все свои тайны, может быть, и тайну гибели твоего брата, — Наталья Алексеевна вздохнула. — Очень жаль, что ВСЕ ТАК ГЛУПО получилось. Не следовало твоим коллегам, Шура, идти так грубо напролом. Можно было и без насилия. Я думаю, шанс был все-таки…
— А ты подай на нас в суд, — фыркнул Сидоров. — Пострадала, мол, вследствие безграмотных действий. Только торопись, Наташка. А то все, что мы видели, причешут, подлакируют, да так, что и не узнаешь — это было на самом деле или что-то другое. Понапишут опять своих методичек, инструкций, приказик сообразят. Возведут всю ту нашу сегодняшнюю хреновину, эту "операцию "Ы", — он через силу улыбнулся, — в образец профессионализма.
А что? Не могут, скажешь? Наш шеф, ежели захочет, сможет все. У него связи знаешь какие? Тут граница, таможня, машины из Финляндии табуном прут, ну, кое-кто и пользуется. А кто все на месте организует, чтобы с таможней не было проблем, с транспортировкой? Шеф. Ну и мы тоже крохи подбираем, — Сидоров пьяно хмыкнул. — Ладно.
Операция "Ы" наша сегодняшняя, что ж.., с точки зрения результата конечного оно вроде бы и ничего, обошлось: заложники живы, свободны. А уж какой ценой… Любой. Цель оправдывает средства, так, что ли, доктор мой Айболит?
Победителя-то не судят, а?
— Ты — победитель, — тихо сказала Наталья Алексеевна. — Так что же еще тебе надо?
В комнате стало тихо-тихо. Потом Сидоров кашлянул, вышел во двор (никакого хлопка дверью, никакого шума).
— Ему бесполезно возражать. Он все равно сядет за руль, даже вот такой, — Наталья Алексеевна смотрела на пустые бутылки. — Я прошу вас, Вадим, только не позволяйте ему ехать быстро.
— Обещаю. Не позволю, — Кравченко поклонился и поцеловал докторше здоровую руку — теплую, мягкую, чуть дрожавшую. — Выздоравливайте. И спасибо вам.
— За что? — она улыбнулась.
Кравченко пожал плечами. Рассказывать «за что» было бы слишком длинно. А коротко это выразилось бы в банальнейшем «за все». Но этой женщине, как и той, в доме над озером, банальностей говорить не хотелось. Гордость не позволяла.
— Прощайте, — сказал он. — Наверное, больше мы с вами не увидимся.
Он ошибся. Встретились они очень скоро. И встреча эта не прошла бесследно.
Глава 22
ОПАСНОСТЬ МИНОВАЛА
С утра снова шел дождь. Пузырились лужи, вода мутными струями хлестала по водостокам. В саду все выглядело непривлекательно: растрепанные ветром кусты, раскисший гравий, осклизлые камни. Диваны-качели пришлось срочно накрывать брезентовым чехлом. Тенты и плетеную мебель убрать в сарай.
Однако, несмотря на ненастье, настроение в доме было приподнятым. Мещерский вспоминал, какая истерическая тревога царила здесь вчера, когда Зверев по просьбе Марины Ивановны несколько раз звонил в отдел милиции, тщетно пытаясь выяснить судьбу Шилова, пистолета и Кравченко, а ему постоянно отвечали, что информацией не располагают. Как потом на машине примчались сторожа и сообщили, что в городе «черт знает что творится — какой-то ненормальный заперся в квартире, угрожая убить жильцов». Как уже вечером Зверев поймал сообщение местного радио о том, что «задержание опасного преступника на Октябрьской улице и освобождение заложников прошло успешно».
