— Наверное, это была лучшая «Травиата», какую мы слушали вместе с МАЙЕЙ. Пласидо Доминго спел весь дуэт, держа свою Виолетту на руках. Я потом спросила, как ему удалось в таком положении петь так мягко, а он ответил: «Это что, в юности в Мехико я вытворял еще и не такое, когда готовился стать тореадором». Пласидо всегда любил прихвастнуть. А Майя обожала его, просто без слез слушать не могла, говорила, что он — мужчина ее мечты. — Зверева рассказывала все это без всякого выражения, на одной ноте, словно по книге читала. Кравченко и Мещерский осторожно присели на диван. — Пласидо очень страстный человек, — продолжала Зверева. — Он великий артист, игра у него в крови. Когда в Сан-Франциско мы пели с ним «Самсона и Далилу», он так входил в образ, что мне становилось тревожно. Майя говорила: «У вас все так реально, так серьезно, словно вы и вправду любовники…» — Голос Зверевой пресекся. — ОНА всегда садилась на пятый ряд, не в ложу, а в партер. Сбоку у прохода. И я знала: она там — хотя и в зал не смотрела. Я вообще не смотрю в зал — голова кружится…
— Ребят, выпить хотите? — хриплый голос из глубины комнаты. В кресле в углу — Зверев. На полу рядом с ним бутылка. — Налить?
— Спасибо, нет, — отказался Кравченко, — Марина Ивановна, можно с вами поговорить? Прямо сейчас?
— Отчего же? Можно, говорите, — за сестру ответил, Зверев, причем в голосе его слышались женские интонации: дубляжник словно бы передразнивал сестру, но так осторожно, что это было едва заметно. — Мы, наверное, как всегда, лишние? Ну, уже уходим, не волнуйтесь. Лисенок, айда.
Зверева отпустила падчерицу.
— Пойдемте. — Она с усилием встала сама и медленно направилась к двери.
— Ты куда? — еле слышно спросила Алиса. — На улице сыро, ты не должна…
Зверева наклонилась и взяла с дивана длинный шерстяной жакет.
Приятели следовали за ней молча. Спустились вниз, миновали темный сад. Зверева сама открыла калитку — та скрипнула в тишине. Они шли по бетонке к озеру.
— Марина Ивановна, в вашем доме — УБИЙЦА. — Кравченко объявил это так, словно это была бог весть какая тайна.
— Да, — она даже не оглянулась.
— Человек, убивший вашего мужа и вашу подругу, — кто-то из ваших самых близких.
— Да, — слово упало в траву, как клок ваты, глухо, — я знаю. Я давно это знаю, пыталась обмануть себя, видит бог — пыталась, все зря.
— Так нам продолжать искать его? — Кравченко остановился. Остановилась и она.
— Это моя семья. Отнимите ее у меня и все — пустота.
Ничего больше не останется, конец всему…
— Нам продолжать искать убийцу, Марина Ивановна? — повторил и Мещерский. — Мы сделаем, как вы скажете.
— Да, да, да! — Зверева закрыла лицо руками. — Я хочу знать: почему. А потом уже.., потом…
— И вам нечего нам сообщить в связи со всем этим ужасом? — Кравченко приблизился к женщине.
— Гриша настаивает, чтобы я вызвала сюда адвоката.
Немедленно. — Она отняла руки от лица. Глаза снова сухие, лихорадочно блестящие. Уставшие плакать. — Но ведь адвокату надо что-то объяснять. А я не могу. Не в состоянии. Мне самой надо сначала ну хотя бы.., понять.
— И простить, да? Прежде чем обращаться к адвокату-защитнику, простить самой? — Мещерский вспомнил ее разговор со Зверевым.
— Простить? Простить такое?! — Она быстро пошла вперед. Они держались позади на полшага.
— Марина Ивановна, помните, вы разрешили, если понадобится, задавать вам даже нетактичные вопросы.
Можно? Время пришло, — голос Кравченко был таким, словно он говорил с больным ребенком.
— Я хочу к озеру. Здесь в лесу душно. Боже, я просто здесь задыхаюсь!
От воды поднимался молочный туман, сочащийся промозглой сыростью. Зверева зябко поежилась.
— Марина Ивановна, ответьте нам, только честно.
Андрей собирался уезжать в то утро?
Услышав первый вопрос Кравченко, она вздрогнула.
— Уезжать?
— Он якобы поделился этим своим намерением с…
— С кем?!
— Неважно с кем. Так он хотел уехать или нет?
— Н-ну, у него, возможно, было плохое настроение, хандрил, может быть. Это и прежде случалось, у него был непростой характер. Но потом все прошло.
— Потом — это когда?
— Когда.., когда он уходил от меня. Когда я виделась с ним в последний раз, там, на террасе.
— А что произошло между вами?
— А что обычно происходит между мужем и женой, молодой человек? Вы не догадываетесь? — Зверева повысила голос. Кравченко кашлянул.
— Ясно. Так почему же в то утро у Андрея было плохое настроение?
— Потому что мы немного повздорили. Оба были виноваты, начали накручивать себя из-за сущей ерунды.
Потом все прошло. Мы помирились.
— А эта ерунда, из-за которой вы ссорились, случайно, не имела отношения к вашему завещанию?
Зверева зорко посмотрела на приятелей.
— Ах вон оно что… Вот что вы имеете в виду… Нет, не имела.
— Это правда, Марина Ивановна? — Кравченко нахмурился. — Это очень важно, и мне не хотелось, чтобы вы ввели нас в заблуждение.
— Я не имею привычки лгать, молодой человек. Это правда.
— Вам неприятна эта тема, простите великодушно.
Я заметил, вы и раньше старались обходить ее стороной.
А кстати, почему?
— Потому что говорить абсолютно не о чем.
— То есть?
— У меня нет и никогда не было никакого завещания.
— Но Елена Александровна сказала нам, вернее, вон Сереге, что вы и вызываете нас сюда специально, чтобы мы были рядом на случай разных непредвиденных обстоятельств, когда вы огласите свою волю и…
— Оглашать нечего, Вадим. Действительно, сначала у меня была мысль его написать: сразу же, как я узнала о выигранном процессе. Но потом я отказалась от этой идеи.
Хотела сначала.., в общем, отказалась, и все.
— Марина Ивановна, в таком случае после смерти вашего мужа наследником всего вашего имущества является ваш брат.
— Нет.
— Нет? — Кравченко прищурился. — Но по закону это именно так.
— По закону после моей смерти все достанется только одному-единственному человеку — моему сыну.
— Вашему сыну?!
— Да, моему приемному сыну. Усыновленному мной.
— Новлянскому?!
— Да.
— А.., а как же Алиса?
— Когда был жив их отец, мы все вместе решили, что, когда Пете исполнится пятнадцать, я официально оформлю усыновление. Их мать тоже дала на это согласие.
