Алиса оставалась с ней, вернее, жила-то у меня, но… Там была квартира, прописка — тогда все это было очень трудно решать. Если бы я удочерила и Алису, то девочка потеряла бы все там, в той семье. А так после смерти матери и отца ей досталось то, что причиталось по праву рождения.
Сейчас это, конечно, не так уж и много, но в те годы…
Господи, ну кто же тогда предполагал, что жизнь может так кардинально измениться?
— Марина Ивановна, вы меня извините, но ваши отношения с Петром не похожи на отношения между матерью и сыном.
— Я никогда не забывала, что у него была родная мать, которая любила его, пусть безалаберно, но любила. И старалась, чтобы и он этого не забывал. Я никогда не становилась между ними. Петя умный деловой человек, он прекрасно понимает, что эти формальности совершены были только в целях защиты имущественных интересов нашей семьи.
— Это он понимал уже с пятнадцати лет? — Кравченко хмыкнул. — Итак, вы собирались написать завещание, а потом отказались от этой идеи. Сами? Или все же вас кто-то отговорил?
— Сама.
— Марина Ивановна!
— Ну, вернее.., ну да, да! Меня отговорила Майя.
— И?.. Кто еще? Новлянский?
— Нет. Петька еще слишком молод, чтобы обсуждать такие серьезные вопросы.
— Вы противоречите сами себе, но это неважно. Ну тогда кто же, если не он?
— Агахан. Он советовался с моим адвокатом. Они сошлись на том, что я и так уже с очень большим трудом выиграла дело о наследстве, и если сейчас зайдет речь о разделе капитала по завещанию (не о моем идет речь, заметьте, о том, который я получила от моего покойного мужа), совет директоров может резко выступить против. В завещании мужа оговорен тот пункт, что мое завещание должно быть представлено совету директоров на ознакомление.
Это потому, что я — русская. Думаю, они нам просто не доверяют, может, и Генрих тоже не доверял — ну теперь бог ему судья… Агахану адвокат прямо заявил: компания не потерпит того, чтобы капитал дробился, мол, и так уж слишком много русских и что одно дело я со своим именем, известностью, а другое дело — мои русские родственники. Мол, никто все равно там не признает их прав на наследство, разразится скандал, и все увязнет в бесконечных судебных тяжбах. И еще он сказал…
— Что?
— Что в таком случае моя посмертная воля станет всего лишь парой ничего не значащих строк на листке бумаги.
Компания все будет оспаривать.
— Но если это так, то права вашего прямого наследника тоже могут не признать.
— Начнем с того, что, во-первых, все это дело далекого будущего. Петя еще молод. Но он умеет добиваться всего, чего захочет. За него я в какой-то мере спокойна. Пройдут годы, он крепко станет на ноги. Возможно, его положение здесь, его собственный капитал — а он приложит усилия к тому, чтобы кой-чего добиться, да и я его помощью не оставлю — уже послужат тому, что и в деле о наследстве к нему отнесутся более серьезно. И потом, он же будет единственным наследником, а это многое упрощает. Компании даже удобнее будет иметь с ним одним дело… В общем, все это в перспективе вполне реально. И только от него будет зависеть, чтобы все именно так и случилось. А если это случится, то я знаю и другое: он никогда не обидит семью, если будет чувствовать себя ее главой. Поэтому я спокойна и за будущее Алисы, и за брата тоже. Петр сумеет распорядиться деньгами лучше их и сумеет о них позаботиться.
— Григорий Иванович, кажется, спас Петра в детстве?
— Да. И Петя благодарен ему и помнит это.
— Марина Ивановна, а все-таки, почему вы сначала хотели написать завещание и разделить ваше имущество в равных долях (я ведь правильно понял?) между.., кстати, а кого вы внесли в свой ненаписанный список?
— Всех.
— И Корсакова тоже? — Кравченко посмотрел ей в глаза.
— Нет, всех, кроме него. А почему я хотела написать завещание… Да потому, что в моей семье в отношениях между теми, кого я люблю, многое изменилось с тех пор, как я вышла замуж за Андрея. Я же чувствовала, о чем они все думают. Я знала: некоторые даже считали меня… — Зверева осеклась, стиснула руки. — Ладно, я и такое от них стерпела бы, лишь бы… Но я не могла видеть, как в их жизнь входит ненависть! Я хотела этим завещанием примирить их всех — и мужа, и ребят, и Гришу, и… Чтобы они знали, что они по-прежнему дороги мне, одинаково дороги, что я не делаю различий между ними и хочу всем только добра.
— Но когда вас отговаривали, ваш муж был еще жив.
И являлся по закону сонаследником вместе с усыновленным вами Новлянским. А как он реагировал на все это?
— Он? — Зверева нахмурилась. — Я, право, не знаю.
— Не знаете?
— Мы с Андреем никогда не говорили на тему денег.
Он был гордый мальчик, считал, что это — ниже его достоинства.
— Но он пользовался вашими…
— Он пользовался мной как муж женой, а я им как жена мужем. Мы были совершенно равны, нам было вместе хорошо и только. А потом, больше всего на свете Андрей хотел петь. И петь очень хорошо, стать лучшим, самым лучшим из всех, положить к своим ногам оперную сцену.
За деньги, дорогие мои друзья, даже за очень большие деньги, такой славы не купишь. К счастью.
— Ну да, голос его.., конечно… Ну ясно, Марина Ивановна. Если я был бестактным и назойливым, простите.
А теперь вот о чем я хотел бы поговорить. А что вы, сами думаете по поводу убийства Майи Тихоновны?
— Я ничего не думаю, Вадим. Я отупела. Словно Лотова жена, я превращаюсь в соляной столб. Я даже плакать о ней не могу — не то что думать!
— Но как вам все-таки кажется: это убийство направлено против вас или…
Мещерский покачал головой: не мудри, выражайся яснее. Зверева, видимо, тоже не поняла вопроса, глаза ее тревожно перебегали с травы на их лица, с их лиц — на бурые стволы сосен, ее так и притягивала луна…
— Ну скажем иначе. — Кравченко подумал секунду. — Влияние Майи Тихоновны было на вас достаточно сильным, если даже в таком важном деле, как распоряжение собственным имуществом, вы предпочли послушаться ее совета…
— Она всегда была мне как сестра. Мы дружили с молодости. Она была так предана, любила меня беззаветно.
С ней можно было говорить обо всем, даже о самом личном. С Гришей я так не могу — он добрый, тоже любит меня, но он ведь только собой занят, у него ветер в голове.
Он же сущий Нарцисс — его женщины ужасно избаловали.
А Майка… Господи, да иногда мне казалось, что она лучше меня знает то, что мне нужно. Она была такая чуткая, такая мудрая, такая добрая.
— Но сегодня утром вы, кажется, сказали ей, что некоторые ее советы вы предпочли бы не слышать, и я так понял, что и не исполнять, — кротко заметил Мещерский.
