— Нет, ты все-таки заболел. Маслинку хочешь?
— Нет.
— Да что случилось-то? — спросил Мещерский тревожно.
Вадим посмотрел ему в глаза. Что случилось! Хотел бы и он это знать. Ведь действительно случилось.
Вот только что?
Утром, когда он собирался ехать за Катей, в офис Чугунова на Кутузовском проспекте позвонил Арсеньев и попросил секретаршу соединить его с начальником охраны.
— Доброе утро, я насчет того вечера. Помните, был разговор...
— Да. — Кравченко уже и думать забыл о «хорьке», а он, ишь ты, гостеприимец какой! — Василь Василич поручил мне лично обо всем договориться.
— Я навел справки. Чугунова и вас ждут, только.., только там очень высокий взнос и...
— Сколько? — небрежно осведомился Вадим. Арсеньев назвал цифру.
Кравченко изумленно свистнул: четверть такой суммы Чугунов, помнится, выложил за то, чтобы посидеть за банкетным столом в компании Чака Норриса в «Серебряном шаре», когда знаменитый актер и боец посещал Москву. Но это была всего только четверть, и это был звездный ЧАК!
— Однако... Ну и аппетит у кого-то... Что же это за зрелище такое, а? — спросил он недоверчиво. Облапошит еще «хорек», с него станется!
— Вы согласны платить? — вкрадчиво осведомилась трубка.
— Мы хотим сначала знать, за что.
— Там есть на что взглянуть. Ручаюсь. Это уникальное в своем роде зрелище, — шепнул Арсеньев доверительно.
— В принципе, босс согласен. — Кравченко заинтересовался. — Однако он не из тех, кто берет кота в мешке.
— Это уникальное зрелище, Вадим. Единственное в своем роде, — повторил Арсеньев настойчиво. — Только я должен задать вам один вопрос. Обязательный вопрос.
— Какой?
— Крепкие ли у вас нервы ?
Кравченко помолчал.
— Хорошо, думаю, он согласится заплатить эту сумму, наверняка согласится, — сказал он тихо. — Когда и кому платить?
— Я вам перезвоню. — Арсеньев повесил трубку. Чугунову, совещавшемуся с управляющим банком «Провинциальный кредит» в итальянском ресторане на Полянке, Кравченко звонить по сотовой не стал, самому надо разобраться, что к чему. Арсеньев объявился спустя час.
— Записывайте телефон. — Он начал диктовать. — Спросите Данилу. Он назначит время, когда привезти деньги. Только наличные.
— Ну а все-таки, что за зрелище нас ждет, Иван?
— "САЛОМЕЯ".
— "Саломея"?
— Пьеса Оскара Уайльда. Кравченко усмехнулся:
— Уайльд и Чугунов — две вещи несовместные. Извините.
— Это уникальное зрелище. Единственное и неповторимое. — Арсеньев говорил веско и глухо и вдруг добавил:
— Вы корриду видели?
— Нет.
— Ловите момент.., тогда. Не пожалеете.
— Значит, это театральное представление? — осведомился Кравченко. Сердце его забилось.
— Не совсем. Но зрелище впечатляющее. На всю жизнь не забудете.
Вадим перевел дыхание: что-то происходит, что-то.., вот сейчас. Катю он не желал ни во что вмешивать, однако спросить все же стоило:
— Господин Чугунов, коли уж ему предстоит заплатить такие деньги, предпочитает ходить на зрелища не только в компании телохранителя.
— Никаких дам, — отрезал Арсеньев. — Это непременное условие.
— А вы будете там?
— Где? — спросил создатель «Царства Флоры» тихо и мягко.
— На «Саломее»?
— А вам, Вадим, этого хочется?
— Да.
— Тогда приду, если.., если звезды будут ко мне благосклонны. Мне тут надо уехать на пару дней, но я вернусь.
— Когда можно звонить этому Даниле?
— Завтра вечером, в десять часов.
* * *
Ответ на вопрос Мещерского «что случилось?» занял у Кравченко минут двадцать. Он подробно поведал ему и Кате обо всем: о Берберове, посещении «Ботанического Сада Души», знакомстве с Арсеньевым, его звонке, его «флоралиях».
Мещерский отставил бокал с коктейлем, слушал внимательно, очень внимательно.
— Так Арсеньев сам предложил вам взглянуть на свои «флоралии» в другой обстановке? — спросил он задумчиво.
— Сам.
— Почему?
— Потому что в самый первый раз ему понравились мои плечи, — криво усмехнулся Вадька, искоса взглянув на Катю. Та вздохнула.
— А твой Чугунов действительно заплатит такую сумму? — спросила она.
— Заплатит. Ты психологии Чучела не знаешь. Чем больше просят, тем больше он жаждет увидеть то, что так дорого стоит. Он жаден до зрелищ и любопытен также, как и ты.
— Но «Саломея» — это так необычно...
— Катенька, а ты не введешь нас в курс, что это за «Саломея»? — спросил Мещерский. — Что-то я такой пьесы у Уайльда не знаю.
— Нет, это его пьеса, довольно знаменитая. Он написал ее под впечатлением Флобера. Написал по-французски. — Катя попала в свою среду и рассказывала охотно. — На английский ее перевел Альфред Дуглас.
— Это кто еще такой? — хмуро буркнул Кравченко.
— Это.., это друг Уайльда. Его друг и...
— Ясно. — Кравченко хмыкнул. — Ясно все с ним.
— Насколько мне известно, — продолжала Катя, — «Саломея» при жизни Уайльда никогда не ставилась на сцене. Ходили, правда, слухи, что ее ставили на одной частной квартире, где собирались друзья и поклонники писателя, но это только домыслы. Хотя во время знаменитого процесса над Уайльдом ее написание даже вменялось ему в вину. Автора «Саломеи» упрекали в аморальности и кощунстве.
— И что там аморального? — спросил Мещерский.
Катя пожала плечами.
— По нынешним меркам, вроде бы ничего. Уайльд подошел к известному библейскому мифу несколько нетрадиционно. Ну, все знают эту историю: принцесса Саломея плясала перед тетрархом Иудеи, своим отчимом Иродом Антипой, и, когда он поклялся исполнить любую ее просьбу, попросила у него по наущению матери, царицы Иродиады, голову Иоанна Крестителя — пророка, который содержался Иродом в темнице. Это традиционная легенда: совет злодейки Иродиады, послушная дочь-грешница и так далее. А Уайльд подошел к этому по-своему. Его Саломея без памяти влюбилась в Крестителя.
— Влюбилась в пророка? — удивился Кравченко. — Да он же старикан какой-нибудь седобородый, прости. Господи, меня, грешного!
— Иоанн Креститель был молодым человеком, ему было чуть больше двадцати, — возразила Катя. — По Уайльду, Саломея влюбилась в юношу и предложила ему себя, а он ее отверг. Тогда она поклялась, что будет целовать его губы, несмотря ни на что. Иродиада се ни к чему не подговаривала, понимаешь? Эта девочка, такая нежная и невинная, сама попросила у влюбленного в нее Ирода голову Крестителя за свой танец.
