Крупный спец по дерьму, знаешь ли. Клетки чистить — такое вдохновение надо иметь артистическое.
Они знаешь сколько валят? Сколько, например, слон гадит, знаешь? На лопате не унесешь сокровища-то. — Она оглянулась, словно проверяя — идет ли все еще за ней корреспондентка. Катя не отставала ни на шаг, а сама думала: «Груби, груби, золотце».
— Всякий труд почетен, — сказала она насмешливо. — А ты что, с биофака, что ли, раз при продуктах жизнедеятельности состоишь?
Девица в комбинезоне моргнула (самыми красивыми на курносом лице ее были глаза — серые, с озорными искорками на дне темных зрачков), потом фыркнула:
— Корреспондентка… Ну и о чем писать тут у нас будешь?
— Даже не знаю пока, — простодушно призналась Катя. — Я с цирком никакого дела не имела. А ты давно тут работаешь?
— Полтора года.
— А почему именно в цирке? Что — призвание?
— Ты сама-то москвичка? — снова фыркнув, спросил «комбинезон». — То-то. По лицу видно: на всех московских есть особый отпечаток. Большой город — работа есть, жратва, потусоваться опять же где — дискотеки, бары. Мужика какого хочешь, такого и заловишь. А у нас… У меня батя на Свири в леспромхозе работал, потом в Петрозаводск подался. Жили мы в рабочем поселке — два дома с половиной. Одно старичье, и пьют все с утра до ночи. От такого житья не то что к дерьму сбежишь, а…
— Лишь бы большой город был? Но вы ведь с цирком все время с места на место переезжаете.
— Я у Валентина работаю, у него своя программа.
Это все, — «комбинезон» небрежно кивнул на купол шапито, — только временно. Валентин, между прочим, два года за бугром гастролировал — Брюссель, Антверпен, Роттердам, там цирк передвижной в порту, ну и наших, русских, берут охотно. В сентябре вот в Сочи двинем. А там, может, его снова за бугор пригласят.
«Так он тебя и взял с собой, кочерыжку», — подумала Катя, а сама елейным голосом «корреспондентки» спросила:
— Ира, а вас не затруднит рассказать мне, что такое цирк, что такое ваш номер?
— А что это ты мне выкаешь?
— Ну так, из вежливости. Мы же только что познакомились.
— Брось, — «комбинезон» великодушно махнул рукой. — Есть хочешь? Восемь часов уже, мамочка ты моя! — Она глянула на часики, извлеченные из нагрудного кармана. — Пошамать да бай-бай. Мне завтра в пять вставать.
— Так не затруднит тебя…
— Картошку можешь почистить? — прямо спросил «комбинезон».
Катя кивнула.
— Аида.
И они пошли по цирковому городку. У большущего фургона «комбинезон» замедлил шаг, чутко прислушиваясь. «Ау-у-уми!» — вечерний воздух потрясло басистое рычание, донесшееся из-за железных дверей. Это ревел лев.
— Что, хорошо солирует? — засмеялась Ирина. — Раджа жизни дает. В тихую ночь во-он до тех домов, — она указала на дальние многоэтажки, — слышно.
Жильцы приходили, жаловались — дети пугаются.
Спишь, как на сафари. Ну ничего, скоро отревут свое. Утихомирятся.
— Почему? — спросила Катя.
— Да увезут их, и концертам конец. Аттракцион расформировали. У Разгуляева теперь новая программа — смешанная группа, да ты видела сегодня. А с львами все, баста. Двух уже в Бишкек в зоопарк запродали, двух еще Кишинев просит, правда, задешево очень. А другие — Тироль старый, его усыпят, наверное, если Валька позволит. А Раджа… — Ира снова чутко прислушалась. — Моя воля, я бы только этого гада с рук сплавила. А не весь прайд разрушала.
— По какой причине номер развалился?
— А ну их к черту, — «комбинезон» только поморщился горько. — Ну, пришли. Прошу к нашему шалашу.
Потом они рядком сидели на ступеньках бытовки и чистили картошку, сбрасывая шкурки в эмалированный тазик. На взгляд Кати, картошки для них двоих что-то было многовато. Потом Ирина раскочегарила плиту. Бытовка была крошечной — два топчана, столик, пластмассовый складной стул да старый маленький холодильник. На стене на вешалке под марлей висело пальто и несколько платьев — наверное, весь ее гардероб.
— Тут и живешь? — спросила Катя.
— Что, бедненько? Нищие комедианты, — «комбинезон» снова фыркнул. — А у тебя отдельная квартира, да? С ванной?
— Я с мужем живу.
— С мужем? — «комбинезон» поднял светлые бровки домиком. — Ну и как оно, замужем?
— Терпимо.
— Скандалите часто?
— Иногда ссоримся.
— Мой папаня мать каждую пятницу лупил. Как аванс или получка, так и… Потом деньги платить перестали, ну, думаем, утихомирится воин наш. А он еще злее стал.
— Ты что, в цирк от отца, что ли, сбежала? — спросила Катя.
«Комбинезон» дерзко вскинул голову, но на сковородке затрещало, словно хворост в печке.
— А зимой как же? Холодно, наверное, в вагончике. — Катя огляделась. — Ну, если только с обогревателем. И квартиру можно всегда снять. А этот ваш Валентин Разгуляев, он что — тоже вот тут с тобой обретается?
— Вон его гардеробная. — Ира ткнула в окно на вагончик, примыкающий к львиному фургону. — А ты какие-то вопросы странные задаешь, корреспондентка.
— А что тут странного? Красивый парень. Синие глаза, — Катя усмехнулась, — львы, леопарды, мотоциклы.. что же тут странного, Ирочка?
— Это он выглядит так… Ему тридцать восемь лет на самом деле. Старик. Разведенный к тому же. Две жены уже поимел. И сыну в Питере четырнадцать лет.
Она произнесла это… Катя осторожненько заглянула ей в лицо. Она ведь могла и не говорить это про Разгуляева совершенно незнакомому человеку, какой-то там корреспондентке, которую и по имени-то не называла. А вот сказала, не сдержалась. И таким тоном… «Ага, — подумала Катя, вспоминая перепалку у ворот и слезы у манежа, — вот оно, значит, как тут у вас».
— Ир, а кто эта девица была? — спросила она кратко.
— Где? — буркнул «комбинезон».
— Ну там, вы ссорились, когда Разгуляев уехал.
Катя вздрогнула: более циничного, злобного и виртуозного мата она в жизни не слыхала. «Комбинезон» процедил ругательство, как плевок сквозь зубы.
— Напиши статейку о нашей Илоночке. Она тебе за бесплатную рекламу задницы своей в ножки поклонится.
— Слушай, что ты ругаешься? Я же просто спросила. Мне ваш администратор сказал — со всеми артистами познакомиться. — Катя прикидывалась шокированной и сбитой с толку. — Мне типажи для очерка нужны, герои, понимаешь?
— Типаж шлюхи тоже?
— Нет, конечно, но… Я вот не поняла — я слышала, ее Леной окликали, а ты ее потом Илоной называла. — Катя тихонько гнула свое.
— Псевдоним: Илона Погребижская! Прямо мадам Баттерфляй. Всем говорит — у нее, мол, польские корни. Врет. Баграт, бедолага, за эти корни в нее и влюбился. А теперь землю зубами грызет.
