— Зачем вы поехали в цирк?
— Я хотела представление посмотреть! Я боялась одна оставаться в квартире, я так испугалась там на кладбище. я просто боялась быть одна — Вадька же дежурил!
— А почему ты не позвонила ему, не сказала, в каком ты состоянии? Что, в милиции все телефоны вдруг разом вырубились? Почему мне не позвонила — другу Вадима?
На это у Кати слов не нашлось: надо же, сцена ревности, которую закатывает вам не муж даже, а друг семьи. Ну, погоди, дружок…
— Сереженька, а тебе не кажется, что все это форменный детский сад? — спросила она насмешливо.
— Мне не кажется! Если ты думаешь, что я ничего не вижу, ты ошибаешься. А этому.., этому синеглазому проходимцу я морду набью и…
— Господи, да при чем тут Разгуляев? Я даже с ним еще и слова-то не сказала!
Тут дверь лоджии открылась, вернулся Кравченко.
Как ни в чем не бывало.
— Вы оба белены объелись? — прямо спросила их Катя.
Мещерский плюхнулся в кресло. Он был весь розовый от волнения и возмущения. И напоминал маленькую усатую матрешку из тех «матрешек-мужичков», что продают иностранцам на Арбате. Кравченко хладнокровно налил себе пива. Казалось, он не знал, что сказать, или просто не желал разговаривать.
Катя прикинула в уме, да, действительно, за эти дни они и точно не перекинулись с драгоценным В. А, и десятком слов. То он рано уходил на работу. Катя еще спала, то она (ну, так просто получалось, господи!) поздно возвращалась.
— Вы что, совсем ненормальные оба? — повысила она голос.
Сопение из кресла — Мещерский. И стук стакана — Кравченко.
— Серега, ты мне жаловался, у тебя двигатель вроде стучит, айда в гараж, глянем. Может, Двойкину позвоним, он из отпуска вернулся, проконсультирует.
Они демонстративно сплоченно двинулись в прихожую.
— Я все равно буду ездить в Стрельню, — заявила Катя их спинам. — Пока убийства не раскроют, я не брошу этого дела.
Кравченко искал ключи в ящике под зеркалом.
— Вадим, я, кажется, к тебе обращаюсь!
Он выпрямился.
— Я тебе разве что-то говорю?
— Ты слышишь? Я не могу бросить это дело.
— А я что-то разве имею против?
Кате хотелось запустить ему в лоб чем-нибудь… ну, хоть пудреницей!
— Ты из гаража скоро вернешься? — спросила она.
— Угу. Скоро. — Он повернулся к ней спиной.
Домой он не приехал. В одиннадцать вечера позвонил Мещерский и печальным заплетающимся языком сообщил, что Кравченко заночует у него. Катя бросила трубку на кресло: ах так… Они знали друг друга с начала времен. Они всегда были с ней рядом.
Она привыкла к ним, как привыкают к детям, к родителям, к любимым игрушкам! Она не представляла свою жизнь без них, без Вадьки… Они столько сделали для нее, так помогали, они были… Он, он был частью ее самой. Неотделимой частью, расстаться с которой значило перестать жить. Но быть такими космическими дураками! Так ее катастрофически не понимать… И вообще.., что Сережка городит? При чем тут Разгуляев? Она ведь и правда с ним еще ни разу словом не обмолвилась!
Катя села в кресло, прижала ладони к щекам — они горели. Она была сейчас там Снова переживала мгновение, когда увидела его — как он стоял в клетке, прислонившись спиной к прутьям, курил сигарету за сигаретой… Как он был спокоен. И какими же они — Вадька и Серега — были детьми перед ним!
Мальчишки . Катя горько вздохнула. Она чувствовала, что, сама того не желая, словно нанизывается на какой-то золотой крючок, острый, ранящий.
В ту ночь, ворочаясь в постели, одна в темной квартире, она твердо решила, что завтра же (назло им!) поедет в цирк, дождется конца представления и обязательно поговорит с Разгуляевым о.., естественно, о том подслушанном ею намеке на конфликт с Севастьяновым и об убийстве Ирины Петровой.
Но все произошло, конечно, совсем не так, как она предполагала.
* * *
В цирк она приехала намеренно поздно, ко второму отделению. На арене снова был он, и снова в клетке у пяти леопардов, пантеры и человека все шло как по маслу. Катя во все глаза следила за Разгуляевым.
(Кох, как всегда во время номера, был наготове и во всеоружии у клетки.) То, что тело Петровой опергруппе пришлось осматривать и извлекать из слоновника, было, конечно, дикой фантасмагорией. Катя вспомнила, как администратор категорически предостерегал ее от попыток проникнуть туда без провожатых: слониха Линда, видно, отличалась крутым характером. Но если все же труп после убийства был кем-то спрятан именно в слоновнике, то это значило, что этот кто-то не очень-то и боялся неуравновешенного толстокожего. Катя присмотрелась к Коху. Этот белобрысый качок сидел тогда на слоне, словно индийский магараджа. Ему, наверное, ничего не стоило и войти к Линде в стойло. А потом, там, на ярмарке, с ним был и этот мальчишка, Игорь. Он вообще на «подсадке» со слоном работает, правда, он зеленый еще…
Тут Катя вспомнила, как Петрова кормила ее и этого Гошку жареной картошкой…
Она посмотрела на арену: Разгуляев, окончив трюк, шел на аплодисменты. Ап! Эти его дурацкие прикольные клыки человека-вампира… Он вскинул руки — поприветствуем публику, кошечки! И с тумб ему громким рычанием откликнулся весь его зверинец. Леопард тоже скалил клыки, но на этот раз не злобно, а словно что-то сладостно предвкушая.
"Ну что ему такому — слон? — вдруг отчетливо и ясно подумала Катя. — Он со львами управлялся, с этими вот, пятнистыми… Так что, если бы ему нужно было среди ночи зайти в слоновник, он бы зашел.
Легко".
После представления она отправилась к администратору. Воробьев радушно пытался угостить «представителя прессы» чайком с коньячком. Катя отказалась — в другой раз. Воробьев поинтересовался, как идет работа над очерком, не нужна ли помощь? Выглядел он, несмотря на притворное оживление, подавленным. Наконец, не выдержав, пожаловался на «трагическую безвременную кончину нашей всеми любимой сотрудницы». «Только, ради бога, Екатериночка, не пишите в своей статье об этом нашем несчастье и позоре. Никто еще толком ничего не понимает. Наши все в шоке. А милиция… Да что милиция? Они на любого бочку катить готовы!»
Воробьев не стал распространяться перед «корреспонденткой», каких трудов стоило ему вчера (как он считал) вызволить из милиции Разгуляева. Слава богу, после допроса его отпустили. Вопрос о том, как же в вещах дрессировщика оказался пистолет Севастьянова, из которого того и застрелили, пока остался открытым.
По просьбе Кати «познакомить ее с артистом одного из самых ярких и зрелищных номеров вашей программы» Воробьев тут же весьма охотно познакомил ее с.., воздушными гимнастами — братом и сестрой Волгиными. А совсем не с Разгуляевым, как Катя втайне рассчитывала, высказывая свою дипломатичную просьбу.
