— Вы ко мне?
Никита увидел в его холодном насмешливом взгляде что-то…
— К вам. Надо поговорить.
— Ну, раз надо…
Разгуляев шагнул к боковой двери клетки, той самой двери, у которой некогда бессменно дежурил Кох, и с лязгом отодвинул засов.
— Раз надо — прошу. Заходите, потолкуем.
Синие глаза… Никита видел в них сейчас лишь презрение. Он почувствовал, как предательски сжалось его сердце.
— Ну, мент, что, особого приглашения ждешь?
А вот и зрители… И голос до тошноты знакомый.
Под ложей осветителей стояли испуганный, враз потерявший дар речи администратор Воробьев, два каких-то плечистых бугая в тесных дорогих костюмах и… Клиника собственной персоной. Клиника — весь белый, как ангел, — брюки, рубашка, пиджак, небрежно свисающий с плеча. Со знакомым Колосову пластырем на губе и в темных очках от Валентине.
— Ну? — тихо и дружелюбно промолвил он. — Что же ты, дружок? Мы гостям всегда рады. Всегда и везде.
Колосов шагнул в клетку. Разгуляев захлопнул дверь. Лязгнул засов. Кто раз ступил на манеж — тому нет дороги назад. Помнится, в одной их беседе это гордо говорил Воробьев. А он, Никита, все старался заткнуть фонтан его профессионального красноречия, задавая сухие протокольные вопросы. А надо было спрашивать совсем про другое!
Никита чувствовал, как все они напряженно смотрят на него — эти пятнистые с янтарными глазами — звери. И другие, отделенные от него прутьями и сеткой — люди. И только один из них его последняя опора и надежда. Но как раз он и поворачивается спиной…
— Стойте спокойно и не делайте резких движений, — услышал он голос Разгуляева. Это был совершенно иной голос, чем тот, каким его приглашали сюда, испытывая на испуг.
И точно уловив что-то в дрогнувшем тоне дрессировщика, пантера, сидевшая на крайней левой тумбе, пружинисто спрыгнула вниз. Черная тень на опилках.
— Уголек, на место!
Но она не послушалась. А следом за ней со всех сторон разом — бешеное гортанное рычание. Оскаленные пасти, удары лапами. Колосов прижался к сетке. Почувствовал, как враз вспотели у него ладони. Можно было, конечно, достать старого верного товарища — табельный, но…
В изготовившуюся для броска пантеру с размаха полетела брошенная Разгуляевым тумба. Следом со своих мест на нее прыгнули два леопарда. Визг, хриплые вопли. Клубок дерущихся тел на опилках. Разгуляев вытолкнул Колосова из клетки.
— Сукин ты сын. Валька, ты какие шутки шутишь?! — крикнул ему Липский, подскочил к Никите. — Вы не ранены?!
Колосов мотнул головой — нет! Он видел, как на манеже Разгуляев, схватив арапник, ринулся к дерущимся, щедро раздавая пинки и удары. А потом откуда-то сбоку хлынула из брандспойта мощная струя воды. Кошачий вой, злобное фырканье, кашель. И — огромная лужа на манеже. И что-то красное… Кровь?
Разгуляев был мокрым с ног до головы. Его левое предплечье в крови, черный рукав располосован в клочья. Улучив момент, его достала чья-то когтистая лапа. И он даже не успел заметить в горячке, кто это был — пантера или леопард.
— Фельдшера зови, звони в «Скорую»! — рявкнул Липский и вдруг, обернувшись к Воробьеву, Клинике и двум его телохранителям, покрыл их громоподобным, трехэтажным матом, который потряс не только его тщедушное хлипкое тельце, но и купол шапито.
Консультантов сдернул черные очки. Смотрел на арену, не мигая. Потом опустился в кресло первого ряда. Из динамиков все еще гремел марш. Но ни он, ни Колосов, казалось, и не слышали музыки.
Глава 24
УДАР
Обо всех этих событиях Катя понятия не имела.
Однако весь последующий день она провела как на иголках. Не могла дождаться заветного вечера, чтобы сорваться в метро, успеть на рейсовый автобус в Стрельню — хотя бы ко второму отделению цирковой программы. У Кравченко был выходной. Не позвонить домой, не предупредить — означало сжечь за собой последние жалкие мосточки. Катя позвонила.
Трубку вместо Кравченко взял Мещерский. Он снова гостил у них (переезжал бы совсем! — подумала Катя). По голосу Мещерского было ясно, что пива приятелями уже выпито немало.
— Сереженька, а ты снова у нас? А почему не на работе в офисе? — ехидно осведомилась Катя.
— Я к зубному ездил, по дороге заглянул. Тебе Вадьку?
— Нет, обойдусь. Передай, пожалуйста, ему, что я сегодня задержусь. У меня срочные дела в Стрельне.
Зловещее молчание на том конце провода. Бормотание — Мещерский шепотом пересказывает.., звон разбитого стекла. Катя прикинула в уме, что там в сердцах трахнуто об пол? Бутылка или же те высокие бокалы, которые она подарила драгоценному В. А, на его прошлый день рождения? «Так скоро и до драки дойдет», — подумала она. Говорят же (и не раз это подтверждали сами потерпевшие в семейных скандалах жены) — раз лупит муж свою подругу жизни, значит, ревнует. А если ревнует, значит.., любит? Неужели?
— Катя, жду тебя без четверти семь у метро на остановке, — решительный и вместе с тем умоляющий голос Мещерского.
— И ты в таком состоянии сядешь за руль? — спросил она. Так, приехали. Сторож-соглядатай!
Гудки. Это не душечка Мещерский повесил трубку. Катя знала это преотлично Это Кравченко поставил жирную точку в их препирательствах. У метро без четверти семь действительно уже бдительно дежурила знакомая синяя «девятка». Катя подумала, насколько было бы ей легче, если бы сторожить ее в цирке приехали они оба или же вместо Сереги приехал бы сам… он, драгоценный. Они бы поскандалили, повыясняли бы отношения. Кричали бы друг на друга, может быть, даже подрались — черт с ними, с приличиями!
Но с Катиной души сразу бы свалился такой тяжелый камень… В крике, в ссоре — пусть даже так, но она сумела бы объяснить ему, отчего так упорно идет наперекор его воле и желаниям, почему ездит в этот цирк. Ведь понял же ее Сережка! И даже согласился помогать ей и Никите, несмотря на свое прежнее ворчание и недовольство.
Но это глухое молчание, которое с некоторых пор воцарилось в их с Вадькой доме… Катя подошла к машине. Она многое, да что там — ВСЕ бы на свете отдала, окажись сейчас за рулем Кравченко, но… За рулем сидел Мещерский. Один-одинешенек, похожий на встрепанного воробья.
И он, вроде бы совершенно посторонний в этом деле человек, произнес, когда они ехали мимо Нижне-Мячниковского кладбища, фразу, смысл которой Катя поняла гораздо позже:
— Мне так не хотелось отпускать тебя туда одну.
У меня какое-то странное предчувствие. Словно что-то должно случиться.
Машина резко вильнула влево и едва не выскочила на встречную полосу.
У шапито Катя выгрузила из машины «сторожа»: на ногах, на земле Мещерский держался еще более неуверенно, чем за рулем. Однако заявил, что он в форме и они идут смотреть представление. А кассирша, мимо которой они в тот миг проходили, узрев, в каком состоянии «фотокорреспондент из газеты», только головой покачала: эх, молодежь!
