— Вообразили, что смогут повторить, как это делали Никулин и Шуйдин. Боже, спаси нас грешных, — тихо простонал Липский. — Игоречек, мальчик мой, почему такое испуганное, напряженное выражение лица? — крикнул он вдруг громко.
Братья обернулись.
— Игорь, это комическая реприза, а не репетиция расстрела бакинских комиссаров! — Липский взмахнул рукой. — Роман, ты, наверное, ему туманно идею номера объяснил.
— Дядя Филя, да мы…
Роман подошел к ним. Чувствовалось, что к советам «дяди Фили» он прислушивается. Липский начал подробно объяснять, «как в его время это делали Юрик Никулин и Миня Шуйдин и в чем была вся соль».
Потом, извинившись перед Катей, он отошел с Романом на середину манежа, занял место Гошки, положив себе на голову яблоко.
Гошка подошел к Кате. Поставил на барьер ногу, обутую в кроссовку.
— Привет, — поздоровалась Катя.
— Привет. Снова к нам? — Он смотрел мимо не на брата и Липского.
— Снова, Гоша. Как твоя рука?
— Что?
— Ожог прошел?
Он недоуменно глянул на Катю, потом на руки.
— Да я про это уже забыл.
— Смешной будет номер? — Она спросила, чтобы хоть как-то поддержать разговор. Украдкой разглядывала Гошку. Бледный, лицо припухло. Если с таких лет братец и Кох уже приучили парня к бутылке, то…
— Вроде ничего. Сносный. — Он кивнул на корзинку:
— Яблок хочешь?
— Нет, спасибо.
— Мытые. Я сам мыл.
— А ты что, их тут все зараз съесть должен? — улыбнулась Катя. — Правда, после представления аппетит, наверное, зверский. Я часто вспоминаю, Гоша, как мы тогда у Иры картошку уплетали… За обе щеки…
Он хотел было отойти, но.., не отошел. Напротив, сел на барьер.
— Мне очень жаль, Игорь, — сказала Катя. — Так жалко их обеих… Такие молодые. Ты ведь к ним обеим хорошо относился? Очень хорошо, правда?
Он отрешенно молчал.
— Я помню, тогда в вагончик ты с ее туфлями прибежал, чистил их. Туфельки для Илоны… Гоша, а ты не пробовал их помирить?
Он резко дернул головой. Катя не поняла — да, нет? Ждала, может, что-то скажет мальчишка. Он достал из корзинки яблоко, хрустнул им.
— Зря не хочешь, — встал, снова поставил ногу на барьер. — На представление сегодня останешься?
— Еще не решила. — Катя пожала плечами. Странно, из всех цирковых ей было отчего-то труднее всего лгать этому пареньку. Может, потому, что он был самый молодой из них. Молодым ложь категорически противопоказана.
— Гошка, хватит рассиживаться! — Дыховичный сделал нетерпеливый властный жест. Так хозяин подзывает дворового пса. Взгляд его скользнул по брату, остановился на Кате. — Иди работать!
Они начали репетицию. Липский то и дело прерывал их. И Кате было странно: ведь это не спектакль, что он к ним так придирается — к каждому жесту, каждой реплике? И почему он вообще к ним привязался? Ведь они не просили его. А он… Словно для того, чтобы отделаться от нее, корреспондентки, и ее вопросов.
Она оглядела манеж. Сколько людей, какая суета, все заняты и словно не обращают на нее внимания.
Или делают вид? А она тут одна, совсем одна среди них. Сердце ее снова тревожно сжалось. Кто же из них? Кто? Почему он убивает?
Ей захотелось выйти на воздух. В шапито терпко пахло потом — конским, людским. Прежде она этого словно не замечала, а сейчас… Этот клубок в горле.
Катя подняла глаза. Сверху, из ложи осветителей, на нее в упор смотрел Генрих Кох.
Глава 31
ЗА КУЛИСАМИ
Она чувствовала: еще секунда — и ей не хватит дыхания. Страх, охвативший ее душной волной, был осязаемым, липким, как паутина. Он был рядом — страх. А она была одна. Катя взглянула туда, наверх.
Кох исчез. Куда он делся?! Мгновение назад она видела его. А сейчас — пустая ложа. А над ней оранжевый купол, путаница трапеций, канатов, лонж.
Братья Дыховичные убрались за кулисы. На арене у самого барьера теперь разминался совершенно незнакомый Кате артист: жонглер-эксцентрик. В воздухе бешено мелькали сначала бутылки, затем кегли, потом зажженные факелы. Жонглер подбрасывал их вверх, ловил, совсем не обращая внимания на жгучее пламя.
Катя поднялась по ступенькам амфитеатра. Глянула на часы — до начала представления остается не так уж много. Но как же медленно тянется время!
Какой бесконечный день! А когда-то она так мечтала провести целый день в цирке и собственными глазами увидеть… Жизнь. И вот мечта ее почти исполнилась. И это не последний ее день здесь. Завтра, если ничего не случится по придуманному Колосовым плану, она должна будет приехать сюда снова. Приезжать до тех пор, пока…
Ты в поле его зрения. Он пристально за тобой наблюдает. «Он хочет знать, что знаешь о нем ты», — вспомнила она слова Никиты. Господи, а что я знаю?
И с чего Колосов так уверен, что убийца думает именно так? И зачем она ему поддалась, зачем так быстро согласилась с этой его идеей? Почти безнадежной, бредовой идеей. Ведь Вадька говорил: «Так такие дела не делаются». Так убийц не ловят. А как ловят? Как?
Она спустилась, вышла из шапито. Ладно, хватит, довольно. По плану именно сейчас она должна зайти (будто невзначай) к администратору Воробьеву. Побеседовать с ним о статье и.., не только. «Сама там сориентируешься, как лучше построить разговор, — инструктировал ее Никита. — И желательно, чтобы при вашей беседе присутствовал еще кто-то. Ты должна создать впечатление, что пытаешься собрать информацию об отношениях Погребижской с различными членами труппы. Ну, не мне тебя учить. Задавать вопросы с подтекстом ты умеешь».
Путь в администраторскую лежал мимо конюшни.
Мимо того самого проклятого места. Наверное, там на асфальте еще видна ее кровь. Ведь за эти дни так и не выпало дождя.
Двери конюшни полуприкрыты, словно там кто-то был. Но людей Катя не увидела, только лошадей в стойлах. Очень красивых, ухоженных. Лошади что-то волновались. До Кати доносилось тихое ржание, подфыркивание. Она хотела было повернуть в сторону администраторской, но что-то вдруг ее остановило.
Она осторожно прокралась вдоль фургона и заглянула за угол.
На том самом месте, где они с Мещерским нашли Илону, у самого забора, примыкавшего к конюшне, на охапке выброшенной прелой соломы сидел Разгуляев. Катя не видела его лица — он сидел спиной, сильно ссутулившись, уронив руки на колени. Одет он был уже как для выхода, на плечи поверх трико была наброшена куртка. Рядом на соломе Катя заметила пивную бутылку — «Балтика».
Вот он слегка обернулся, но по-прежнему смотрел в сторону забора, за которым простирался лишь дикий пустырь, шоссе, и далеко — многоэтажки Стрельни.
