Кох потратил на него, Гошку, почти все деньги. А себе так ничего и не купил, кроме набора лезвий «Жиллетт», тюбика вазелина и какой-то книжки на развале.
Но ведь они были настоящие друзья.
Странно, но лицо его Гошка начал уже забывать.
Лица как-то вообще быстро стирались из его памяти.
Он путал следователя, к которому его водили на допросы, с адвокатом, который тоже всегда на них присутствовал. А лицо брата, когда им дали свидание…
Ромка сказал, что привез ему сигареты и теплые вещи. Больше он ничего не хотел говорить. И ничего не спрашивал.
Куда летит этот вертолет?!
Да, он отчетливо помнил, как ему делали укол от столбняка. И еще он помнил то самое место — у обочины шоссе, ведущего от Стрельни к кладбищу, под старой елью — подстилка из палой хвои, ГДЕ ОН ПОХОРОНИЛ ТУФЛИ. Он нашел бы его с закрытыми глазами. Ночью и днем. В дождь, снег и буран.
Это были ее любимые белые туфли. В ту их единственную настоящую ночь она позволила ему снять их с себя.
Потом каждый вечер он находил туфли у дверей ее гардеробной. Надо было искать бесцветный крем или выпрашивать у Ирки немного молока, чтобы вымыть их… Чтобы они стали белее снега. Чтобы она смогла надеть их на свои стройные загорелые ноги.
А потом пройти, протанцевать на высоких каблуках по опилкам манежа, по асфальту, по земле, по облакам, по зыбучим пескам…
Вертолет летит. Вращающийся винт его подгоняет ветер, превращая его в бурю. Совсем нечем дышать от этого горячего упругого ветра. От пыли, от этой спертой духоты. И это ночное солнце — электрическое солнце под ржавой сеткой слепит глаза до слез.
И едкая пыль… А лишь на секунду закроешь глаза — перед тобой зыбучие пески, пески без конца и края.
Море песка. Пустыня. И конь пал под тобой, любимый конь вороной. И латы твои, рыцарь, — обугленный хлам. И щит давно уже брошен, потому что кого защищать в этом аду?
А там, где-то в гиблых песках, куда уже не дойти, не добраться, — призрачный хрустальный мираж — город сладчайший. Минареты и башни, рыцари и палладины, фонтаны, алмазы, сапфиры, бирюза, слезы… Эти вот предательские слезы, текущие по щекам… Соль. И ничего уже не нужно желать так сильно… Так сумасшедше хотеть… Все — в прошлом.
Кончено.
А она… Вот только руку, левую, здоровую руку положить на грудь. Крепко прижать. Она здесь, где стучит все сильнее и сильнее. Бешено бьется сердце.
Пойманный глупый зверек, раненая птица… ОНА ЗДЕСЬ. НАВСЕГДА С НИМ ОДНИМ.
Вертолет летит. Пролетел. Затих…
По коридору третьего блока не спеша прошел надзиратель. Заглянул в «глазок» восьмой камеры.
Тусклая лампочка в сетке под грязным потолком.
