Развитие Сьерра-Леоне, или, скорее, отсутствие такового, можно рассматривать как пример порочного круга. Сначала британские колониальные власти выстроили экстрактивные институты, а затем политики независимой страны с радостью подхватили эстафету. Эта схема пугающим образом напоминает развитие событий в других странах Черной Африки. Такие же надежды на развитие после обретения независимости имелись и у Ганы, и у Кении, и у Замбии, и у многих других африканских государств. Но и в этих случаях экстрактивные институты самовоспроизводились по схеме порочного круга — и со временем они становились все более порочными. Во всех этих странах, например, продолжали существовать созданные британцами управления по сбыту.
Для возникновения подобного порочного круга существуют естественные причины. Экстрактивные политические институты порождают аналогичные экономические институты, обогащающие немногих за счет большинства. Диктатор, в чьих интересах работают эти экстрактивные институты, получает с их помощью средства для создания своей собственной частной армии, оплаты наемников, подкупа судей, для организации выборов таким образом, чтобы результаты не угрожали его власти. Он чрезвычайно заинтересован в сохранении этой системы. Поэтому экстрактивные экономические институты, в свою очередь, создают основу для существования экстрактивных политических институтов. В режиме, построенном на таких политических институтах, власть представляет для элиты бо́льшую ценность, поскольку она бесконтрольна и сулит обогащение.
Кроме того, экстрактивные политические институты не предусматривают никаких сдержек против злоупотребления властью. Развращает ли вообще власть человека — это вопрос спорный, но лорд Актон был, безусловно, прав, когда говорил, что «абсолютная власть развращает абсолютно». Мы видели в предыдущей главе, что даже когда Франклин Рузвельт захотел использовать свои президентские полномочия способом, который он считал полезным для общества, и устранить при этом сопротивление со стороны Верховного суда, инклюзивные политические институты США не позволили ему выйти за рамки, которыми была ограничена его власть. Однако в условиях экстрактивных политических институтов никаких рамок для власти практически не существует, какой бы извращенной и антиобщественной она ни была. В 1980 году Сэм Бангура, управляющий Центробанком Сьерра-Леоне, подверг критике политику Сиаки Стивенса и обвинил диктатора в расточительстве. Вскоре банкир был убит: его выбросили с верхнего этажа здания Центробанка на мостовую улицы, по иронии судьбы носившей имя Сиаки Стивенса. Так экстрактивные политические институты порождают порочный круг: ведь они не предусматривают защиты граждан от тех, кто узурпировал государственную власть и злоупотребляет ею.
Еще один механизм, приводящий в действие порочный круг, — это повышение ставок в борьбе за власть. Экстрактивные институты порождают неограниченную власть и ведут к росту неравенства в доходах, а бенефициаром всех благ, которые приносит неограниченная власть, становится всякий, кому удалось встать во главе государства, так что возникают стимулы отчаянно бороться за власть и за доходы от нее, — именно это мы наблюдали на примере Рима и городов-государств майя. В свете вышесказанного не вызывает удивления, что экстрактивные институты, унаследованные многими африканскими странами от колониальных администраций, стали причиной борьбы за власть и гражданских войн. Эти конфликты не были похожи на английскую гражданскую войну или Славную революцию. Африканцы сражались не за реформы политических институтов, не за ограничения власти элит или создание плюралистической системы, а лишь за власть как таковую и возможность обогащения одной общественной группы за счет остальных. В Анголе, Бурунди, Чаде, Кот-д’Ивуаре, Демократической Республике Конго (Заире), Эфиопии, Либерии, Мозамбике, Нигерии, Руанде, Сомали, Судане, Уганде и, конечно же, в Сьерра-Леоне, как это будет рассмотрено более детально в следующей главе, такие конфликты вылились в череду кровавых гражданских войн и привели к краху экономики и беспрецедентным человеческим страданиям — а одновременно и к деградации государства.
От энкомьенды к земельным захватам
14 января 1993 года Рамиро де Леон Карпио был избран президентом Гватемалы. Министром финансов он назначил Ричарда Айткенхеда Кастильо, а министром развития — Рикардо Кастильо Синибальди. У всех троих политиков было нечто общее: все они были прямыми потомками испанских конкистадоров, прибывших в Гватемалу в начале XVI столетия. Предком де Леона был знаменитый Хуан де Леон Кардона, а оба Кастильо возводили свой род к Берналу Диасу де Кастильо, тому самому, что оставил нам одно из самых известных описаний завоевания Мексики. В награду за службу Фернан Кортес назначил Кастильо губернатором города Сантьяго-де-лос Кабальерос (ныне гватемальский город Антигуа).
И Кастильо, и Де Леон стали основателями династий, как и многие другие конкистадоры, например Педро де Альварадо. Гватемальский социолог Марта Касаус Арсу выявила 22 гватемальские семьи, связанные брачными узами еще с 26 семьями, не входящими в состав основной группы. Ее генеалогическое и политологическое исследование показало, что именно эти семьи контролируют экономическую и политическую жизнь Гватемалы с 1531 года. Даже при самом широком толковании того, какие именно семьи входят в состав элиты, общая численность этих семей не превышает 1 % населения страны (данные 1990-х годов).
В Сьерра-Леоне и большинстве стран Черной Африки порочный круг возник, когда экстрактивные институты, созданные колониальной администрацией, были унаследованы постколониальными правительствами. В Гватемале, как и почти повсюду в Центральной Америке, мы наблюдаем более простую, более явную разновидность порочного круга: те, кто держит в своих руках экономическую и политическую власть, выстраивают институты таким образом, чтобы эта власть принадлежала им и впредь. Такой тип порочного круга приводит к упрочению экстрактивных институтов, к закреплению власти в руках одной и той же элиты и дальнейшему отставанию страны.
Ко времени испанского завоевания Гватемала была густо населена, численность местного населения, принадлежавшего к народу майя, составляла, вероятно, около двух миллионов человек. Привезенные европейцами болезни и жестокая эксплуатация местного населения произвели здесь не меньшее опустошение, чем во всей остальной Америке. Указанной выше численности населения страна вновь достигла лишь к 1920-м годам.
Как и в остальных частях Испанской империи, коренное население было поставлено в зависимое положение по отношению к конкистадорам при помощи института энкомьенды.
[47] Как мы видели на примере колониальных Мексики и Перу, с энкомьендой были связаны и другие формы принудительного труда, в особенности repartimiento (распределение);
[48] этот институт в Гватемале именовался также мандамьенто (mandamiento — «приказ»). Элита, состоявшая из потомков конкистадоров и некоторых представителей коренного населения, не только получала выгоды от использования этих инструментов принудительного труда, но и контролировала и монополизировала торговлю с помощью гильдии купцов, называвшейся Торговое консульство (Consulado de Comercio).
