«предусмотрительно открыл личный банковский счет, на который откладывал часть своих сбережений… Но только когда я накопил 80 фунтов… я купил пару волов с ярмом, упряжью, плугом и прочим сельскохозяйственным инвентарем… Потом я приобрел маленькую ферму… Я не стал бы рекомендовать эту работу [управление собственной фермой] в качестве профессии для своих друзей… В любом случае им придется осваивать современные методы, приносящие прибыль».
Необычайно важное свидетельство, подтверждающее экономический динамизм и процветание африканских фермеров в этот период, можно найти в письме миссионера методистской церкви У. Дж. Дэвиса, написанном в 1869 году. В адресованном в Англию послании он с удовольствием упоминает, что собрал 46 фунтов наличными «для Ланкаширского фонда помощи борьбы с хлопковым кризисом
[36]». То есть в это время процветающие африканские фермеры жертвовали деньги в помощь переживающим трудный период английским рабочим-текстильщикам.
Этот новый экономический динамизм, естественно, не слишком радовал традиционных вождей, которые, в соответствии с концепцией, нам уже знакомой, сочли, что он подтачивает их благосостояние и власть. В 1879 году губернатор провинции Транскей Мэтью Блайт столкнулся с противодействием при межевании земли на частные владения. Как писал Блайт,
«некоторые вожди возражали, но большинство людей были довольны… Вожди видели, что установление индивидуального владения землей может разрушить их влияние в среде старост деревень».
Вожди также сопротивлялись сельскохозяйственным улучшениям, таким как рытье ирригационных каналов или строительство загонов. Они понимали, что эти улучшения — всего лишь прелюдия к закреплению личных прав собственности на землю, начало конца для них самих. Европейские наблюдатели даже отмечали, что вожди и другие традиционные авторитеты — к примеру, знахари — пытались запрещать все «европейские новшества»: новые зерновые культуры, новые орудия труда, такие как плуг, многие другие товары. Но включение провинций Сискей и Транскей в британское колониальное государство ослабило могущество патриархальных вождей и старейшин, и их сопротивление было недостаточным, чтобы остановить этот новый экономический рост в Южной Африке. В Финголенде в 1884 году один европейский наблюдатель замечал, что коренные жители
«перенесли свою лояльность на нас. Их вожди превратились в своего рода почетных землевладельцев без какой-либо политической власти. Люди больше не боятся зависти вождей или их смертоносного оружия — колдуна, которого потеснили богатый скотовод, способный советник, умелый земледелец… Вожди теперь уравнены со всеми — теперь человек из племени финго не слишком оглядывается на них, он становится прогрессивным. Хотя он все еще простой земледелец, но у него есть фургоны и плуги; он роет ирригационные канавы; он владеет отарами овец».
Даже самых зачаточных инклюзивных институтов и размывания власти вождей оказалось достаточно для того, чтобы началось резкое оживление африканской экономики. Увы, этот бум продлился недолго. Между 1890 и 1913 годами экономический рост не только внезапно остановился, но и сменился упадком. В течение этого периода две силы работали на разрушение сельского процветания и динамизма, которых добились африканцы в предыдущие 50 лет. Первая — это противостояние с конкурентами — белыми колонистами: африканские земледельцы снижали цену на те же самые зерновые, что выращивались и белыми. В ответ колонисты решили вовсе выдавить африканцев из бизнеса.
Второй фактор был еще более пагубным. Белым нужны были дешевые рабочие руки для использования в бурно развивающейся горнодобывающей отрасли, и они могли заполучить достаточное их количество, только сделав африканцев нищими. И белые методично работали над этим в течение нескольких десятилетий.
Показания Джорджа Албу, президента Горнопромышленной ассоциации, перед Следственной комиссией в 1897 году, очень точно иллюстрируют логику насильственной нищеты, в которую загоняли африканцев для того, чтобы получить дешевых рабочих. Албу рассказывает, как он решил сделать рабочую силу дешевле, «просто сообщив парням, что их зарплата урезана». Вот эти показания:
Комиссия: А если, скажем, после этого кафр [черный африканец] просто вернется обратно к своим краалям [загонам для скота]? Правительство пойдет вам навстречу, если вы обратитесь к ним с просьбой заставить его работать?
Албу: Конечно, я могу его заставить… Как же можно позволять ниггеру ничего не делать? Я думаю, кафра надо заставлять работать, чтобы он оправдывал свое существование.
Комиссия: Если человек может прожить, не работая, как вы заставите его работать?
Албу: Ну, налогом его обложу…
Комиссия: Итак, вы бы не разрешили кафру владеть землей в этой стране, однако он должен работать на белых и обогащать их?
Албу: Он должен делать часть работы, чтобы помочь своим же соседям.
Обе задачи — устранение конкуренции для белых фермеров и получение большого количества дешевой рабочей силы — были разом решены с принятием в 1913 году Акта о землях коренного населения. Этот закон, предвосхитивший концепцию двойственной экономики Льюиса, разделил Южною Африку на две части — современную и процветающую с одной стороны и первобытную и нищую с другой. И процветание, и нищета были предусмотрены самим этим законом, который отдавал 87 % земли белым фермерам, которые составляли всего 20 % населения. Оставшиеся 13 % земли отходили африканцам. Земельный акт был, конечно же, не первой законодательной нормой такого рода — европейцы шаг за шагом вытесняли африканцев во все более тесные резервации. Но лишь закон 1913 года открыто закрепил эту ситуацию, положив тем самым начало южноафриканскому режиму апартеида, когда все политические и экономические права были сосредоточены в руках белого меньшинства, а черное большинство было лишено и тех и других.
Согласно акту, несколько территорий, включая регионы Транскей и Сискей, были объявлены «резервациями-хоумлендами» (homelands) для африканцев. Позже эти резервации стали называться бантустанами (африк. — Bantoestan, «страна банту») — отражение типичной риторики южноафриканского режима апартеида, подчеркивавшего, что народ коса не был коренным населением Южно-Африканской Республики, а входил в состав народов банту, мигрировавших с территории Восточной Нигерии тысячу лет назад. Таким образом получалось, что африканцы имеют ничуть не больше прав на эту землю, чем европейские поселенцы (а на деле, разумеется, значительно меньше).
На карте 16 (стр. 266) показано то смехотворное количество земли, которым наделил африканцев Земельный акт 1913 года и еще один закон, принятый в 1936 году. Она также содержит данные 1970 года о подобном же разделе земли, который был произведен в ходе постройки еще одной двойственной экономики — Зимбабве, которую мы обсудим в главе 13.
