Книга Улыбка химеры, страница 34. Автор книги Татьяна Степанова

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Улыбка химеры»

Cтраница 34

Он так и сказал, Филипп — «легко заловить мужика».

Брат Витас, вечно всем недовольный брат Витас, которого еще в школе все звали не иначе как Витас-Викинг, шел в своих суждениях о ее отношениях с Газаровым еще дальше. В этом она отчасти сама была виновата: однажды пожаловалась брату, что Газаров снова обобрал ее, отнял все деньги. Все, что были в доме, отложенные и на оплату квартиры и телефона, и на еду, и на бензин, и на парикмахерскую.

Витас сначала просто заинтересовался и посочувствовал. Начал по-доброму, по-братски расспрашивать ее. И она (наивная) рассказала ему правду (это были дни ссор, упреков и безысходного отчаяния). Брат пришел в ярость. Таким Эгле его не видела никогда. Когда они встретились с Газаровым, между ними произошла дикая, отвратительная сцена. Эгле до сих пор не могла ее вспомнить без слез.

Тогда впервые она узнала, что ее брат постоянно носит при себе пистолет и без малейших колебаний способен приставить его ко лбу живого человека и едва удержаться от того, чтобы не нажать курок.

С тех пор брат и Газаров стали врагами. А Эгле целиком была на стороне того, кого любила и с кем делила кров и постель в комнате за железной дверью. Брат Витас заходил редко, лишь в отсутствие Газарова и твердил, что он тоже любит Эгле всем сердцем и желает ей только добра. Но когда он требовал от нее, чтобы она немедленно, тотчас же (слышишь меня — тотчас же!) порвала с «этим подонком», он постоянно срывался на крик, напоминавший Эгле бешеный собачий лай. И больше всего он психовал именно по поводу денег. Эгле к деньгам как раз относилась спокойно. Правда, что лукавить? Деньги и постель — это были главные столпы их с Газаровым двухлетней сумасшедшей любви. Этой неразрывной связи, натянутой как струна, ранящей как бритва, вибрирующей как... Эгле снова кончиками пальцев коснулась щеки Газарова. Спит. Небрит, колюч, смугл, горяч, неистов, силен, нежен, безумен. Разрушитель, самоубийца... Мой... Родной, милый, дорогой мой человек...

А брат Витас обзывал его раковой опухолью, грязным альфонсом, мерзавцем, бездельником. И еще камнем, жерновом на шее своей сестры. Злой Витас, бедный братец, строящий из себя крутого супермена, Иезус Мария, как же он дурно думал об избраннике своей сестры! О человеке, и днем и ночью занимавшем все ее помыслы, о мужчине, от которого она хотела детей — мальчика, девочку и еще одного мальчика, о муже, которому она всегда была преданной и нежной женой, о возлюбленном герое ее сердца, которому она, Эгле Таураге, посвящала свои стихи.

Да, да — стихи! Кто бы мог подумать! Уже вторую тетрадку, написанную по-русски и по-литовски. Об этих стихах никто не знал. Даже он. Потому что, наверное, стал бы смеяться над ней, дурачок... Алигарх...

Эгле гибко изогнулась, приподнялась и поцеловала Газарова в губы. Разбудила. И он, еще полусонный, крепко обнял ее, прижал к себе.

Это были их дни, ночи мира и любви. И они всегда приходили за днями слез, обид и оскорблений, за днями денежных счетов, проигрышей, диких пьянок и отчаянного, тупого, сонного одиночества.

И это была жизнь. И ничего с этим поделать было уже невозможно, разве только перестать дышать. И все они — и брат, и Валерий Викторович Салютов, и его сын Филипп, и Глеб Китаев ничего в этом не понимали. Не способны были понять, хоть, наверное, и правда желали ей, Эгле Таураге, добра. Каждый по-своему.

* * *

В большом, даже, пожалуй, слишком большом, очень удобном, очень красивом и комфортабельном доме с подземным гаражом, спутниковой антенной, сауной, бильярдной, крытым небольшим бассейном, застекленными террасами-оранжереями и мини-спортзалом этой ночью тоже царила непривычная тишина.

Дом располагался в Ильинском на участке в полтора гектара леса, превращенного стараниями дизайнеров и садовников в настоящий ухоженный английский парк. Дом окружал высокий каменный забор с колючей проволокой наверху. А по ночам охранники спускали с цепи сторожевых собак-ротвейлеров, чтобы никто незваный не проник в парк и не потревожил покой обитателей дома.

Дом построил Валерий Викторович Салютов. И в этом доме некогда жила вся семья Салютовых. Но сейчас из всей семьи остались лишь тетка Полина Захаровна, маленькие внуки и вдова Марина Львовна.

Сам хозяин дома здесь в последние полтора месяца появлялся очень редко. Так редко, что ротвейлеры перестали его признавать и лаяли из своего вольера у ворот как на чужого.

Марина Львовна еще не ложилась. Сидела внизу, в холле в кресле у камина. Смотрела на багровые угли. В Ильинское она вернулась только к ужину. Ездила с шофером Равилем по магазинам. Заглянула в галерею «Актер» и к «Тиффани».

А вернувшись, узнала неприятные новости: у старшего сына Павлика внезапно подскочила температура. Причина крылась, конечно, в шотландском пони, подаренном Павлику на день рождения дедом Валерием Викторовичем. Шотландский пони захромал, и ему вызвали ветеринара из Москвы. Впечатлительный Павлик воспринял болезнь четвероногого друга со всей серьезностью, свойственной его четырехлетнему возрасту. С утра ревел в детской, не обращая внимания на уговоры няни. И по ее словам: «пожалуйста, наревел температуру».

Младший сын, двухгодовалый Валерик, названный в честь деда, за ужином тоже капризничал и отказывался есть. Няня сообщила: «Тревожится, переживает за братика. Такая крошка, а все сердцем чувствует». Дети были и правда очень привязаны друг к другу. И постоянно играли вместе, несмотря на два года разницы в возрасте.

Марина Льйовна вспомнила, что после смерти отца они почти не плакали. Она, Валерий Викторович, няня, Равиль и охранник Федя, постоянно живущий в доме, лгали детям, что «папа уехал и скоро вернется».

Марина Львовна очень боялась, что выжившая из ума тетка Полина Захаровна однажды не выдержит и проговорится старшему Павлику. И тот догадается, что ему лгут, что отец уже никогда не вернется домой.

Тетка Полина Захаровна давно действовала Марине на нервы. К ужину она выползла из своей комнаты и, сопровождаемая сиделкой, приковыляла к столу.

— Ну, что скажешь? — осведомилась она скрипучим голосом, уставившись на Марину Львовну выжидательно и неприязненно.

— А что мне сказать, Полина Захаровна?

— А то ты не знаешь? Небось только и думаешь, когда умру! Ничего, дождетесь... скоро... Недолго уже остается. Скоро всех вас освобожу.

Это повторялось каждый день, каждое утро, каждый вечер. За завтраком, обедом и ужином. Такие вот разговоры. Марина Львовна чувствовала, что нервы ее натягиваются, как нитка на шпульке. А тетка все скрипела, как старый сверчок: «Ничего, дождетесь... освобожу... Всех переживете. Всех позабудете. К мальчику моему ненаглядному Игоречку никто и на могилку из вас не придет. И меня в землю зароете. Скоро уже, скоро. А как умру, все мое выбросите-промотаете... Богатые! Конечно, куда уж... ничего, никого не жалко. Ничего моего — ни ковра, ни платьев, ни костюма бостонового. Все, все на помойку пойдет».

За последние два месяца тетка Полина Захаровна только и занималась тем, что вспоминала разные старые семейные драмы, оплакивала своего любимого внучатого племянника Игоря, ругала внучатую невестку Марину, зловеще предсказывала себе скорую смерть и гибель-разорение всему своему добру.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация