Говоря о читательских предпочтениях студента Макса Вебера, следует особо упомянуть еще об одной книге. Находясь на военной службе (этот период жизни Вебер запомнил и описал как «весьма–весьма размеренный»), Вебер получает от Германа Баумгартена книгу «Берлинское общество», и она производит на него сильное впечатление. В ее основу была положена серия статей с крайне язвительным описанием политических персонажей прусско–немецкого придворного общества. Годом ранее эти статьи были опубликованы в «Ля Нувель Ревю» — парижском журнале, издаваемом фанатичной противницей Бисмарка Жульеттой Адам, в салоне которой собирался интеллектуальный цвет Парижа. Автором статей была принцесса Катарина Радзивилл. «Она красива и элегантна, но, подобно многим ее соотечественницам, склонна к притворству, высокомерна и кокетлива не столько сердцем, сколько умом», — так писала она о себе самой в книге, вышедшей под псевдонимом «князь Павел Василий». «Она никого не любит и нелюбима сама» и заслуживает того, чтобы к ней относились «как к пустому месту». Неудивительно, что тень подозрения не пала на нее, и ее авторство оставалось неизвестным читателю вплоть до ее саморазоблачения в 1918 году в книге «Исповедь царицы»
[108].
Родившись в 1858 году в Санкт–Петербурге в семье польского графа, в шестнадцать лет Катарина вышла замуж за польско–прусского князя Вильгельма Радзивилла, и ее дворец у Бранденбургских ворот стал местом встречи берлинского высшего общества, доскональное знание которого и легло в основу ее книги. При поверхностном прочтении может показаться, что автор в фиктивных письмах некому дипломату под предлогом подготовки его к службе в Берлине просто–напросто перемывает кости дворянам и буржуа из придворного круга и окружения Бисмарка, отпуская подобного рода язвительные замечания: «Одна из двух придворных дам, графиня Аделаида Хокке, горбата и, не обладая разумом, каковой обычно присущ этой породе людей, тем не менее щедро наделена другим его свойством — злым нравом». Или же о герцоге Саганском: «Когда–то он пользовался успехом у дам, и сегодня его по–прежнему часто можно встретить за кулисами театра: по сути своей он откровенный, хотя и обаятельный эгоист, всегда принимающий точку зрения собеседника». В своих письмах родителям Вебер комментирует в первую очередь подобного рода пассажи. По его мнению, пресса несправедливо обрушилась на эту книгу, увидев в ней не более чем пасквиль, тогда как, несмотря на всю ее недобрую язвительность, в ней содержится «множество интереснейших суждений обо всех известных личностях Берлина, начиная с кайзера и принцев и заканчивая Вильгельмом Бушем, суждений, отчасти поразительно верных». Месяц спустя он снова вспоминает об этой книге, которая «во многих отношениях совершенно превосходна и, во всяком случае, отличается такой сдержанностью, какую мы не надеемся встретить у французов». А если автор, к примеру, называет императрицу притворщицей и интриганкой, то он лишь высказывает то, «что у нас и так всякий думает про себя, но говорит об этом лишь за закрытыми дверями». Сомнения в наблюдательности автора закрадываются в душу Вебера только в связи с оценкой принца Вильгельма, будущего кайзера Вильгельма II — Радзивилл описывает его как второго Фридриха Великого и не исключает, что в его лице судьба подарила Германии настоящего гения
[109].
Однако что особенно привлекало Вебера в этой книге, так это те отрывки, на которые он решается лишь намекнуть своему отцу, ибо они наверняка не понравились бы Максу Веберу–старшему, но при этом во многом совпадали с тем, что думал о политике Вебер–младший и что он позднее сформулировал в своих научных работах. Это, в частности, характеристика Бисмарка как политика, разрушающего все, что не является им самим, со свойственными ему цинизмом и скептицизмом, политика, презирающего людей и поэтому мгновенно схватывающего их слабые стороны, политика, не связывающего себя никакими воззрениями, но выжидающего благоприятных обстоятельств. Бисмарк царствует и управляет одновременно — аллюзия на крылатое выражение «le roi r6gne, mais ne gouverne pas» («король царствует, но не управляет»), описывающее ограниченную власть короля в конституционной монархии. Германии, по мнению Радзивилл, придется дорого заплатить за этого канцлера и самый «беспомощный парламент в мире». Национал–либералы на какой–то момент прикоснулись к власти, но «к несчастью, между прикосновением и удержанием — пропасть». У партий были социальные мечты, а немец по своей сути допускает лишь мечты политические. Здесь можно, подобно Вертеру, томиться в поисках идеала, но невозможно думать о народе, о тех, кто трудится и страдает. «Немец в целом мало думает о том, что связано с политикой. Он гордится успехами своей страны, но это брутальная гордость краснокожего, который рад, когда ему удается добыть приличное количество скальпов. […] Его единственное желание — видеть, что повсюду навсегда утвердилось его превосходство. За пределами этого стремления ничто не способно разбудить в нем страсть, ничто его не интересует и не может отвлечь от его будничных дел»
[110].
Все это позднее отзовется эхом в работах Макса Вебера, и даже тридцать лет спустя его формулировки будут напоминать выражения польской принцессы: «В целом люди весьма склонны внутренне приспосабливаться к успеху или тому, что его сулит, не только — что само собой разумеется — в средствах или в той мере, в какой они намереваются реализовать свои высшие идеалы, но и в отречении от таковых. В Германии не стесняются прикрывать такое положение дел понятием „реальная политика“». Радзивилл задела его за живое. Чему он действительно научился за годы, проведенные в университете, так это пониманию политического положения немецкой буржуазии, которая, кажется, вынесла только один урок из поражений 1848 и 1862 годов: лучше всего вообще не иметь никаких политических идеалов. Вместо этого либералы, по мнению Вебера, предпочли псевдорелигиозное поклонение Бисмарку, «фанатично презентуя его персону как некую догму», т. е., по сути, слепо почитая власть, а в остальном ограничили сферу своих интересов экономическими и социальными вопросами, чтобы разругаться друг с другом в поисках их решений. Веберу важно сформулировать политические интересы своего класса и понять, сможет ли протестантская, либеральная, городская, деловая или образованная буржуазия утвердиться в качестве фактора власти в современном обществе и если да, то каким именно образом. Он допускал реальную политику в качестве тактического выбора средств для реализации целей, которых иначе не достичь. Однако то, что он наблюдал в своем ближайшем окружении, было тактическим выбором тех целей, которые можно реализовать в данный конкретный момент
[111].
