Седовласый владычный ключник Пимен, дородный, с обжигающими очами и ухоженной бородой, едва порог переступил, пророкотал:
- Спаси и сохрани, мать моя, Марфа.
- Проходи, Пимен, вон креслице, садись. Олена внесла накрытый льняной салфеткой поднос с едой, поставила на столик. Пимен ел аккуратно, вытирая салфеткой губы. Но вот, наконец, отодвинул поднос, взглянул на Марфу:
- Бога Всевышнего благодарю и тебя, мать моя, за доброту твою.
Боярыня головой качнула:
- Благодарствую, не забываешь ты меня, Пимен. Гляжу я на тебя, и душа моя скорбит. Не настояли мы, бояре, чтобы Иона тебя, Пимен, своим восприемником оставил. Хоть владыка Феофил ноне сторону Новгорода взял, а вдруг митрополит московский его сломит?
И Марфа вспомнила, как после смерти Ионы избирали Феофила. В Детинце на святом соборе надлежало назвать владыку новгородского. Из трех названных выбор пал на Феофила, бывшего ризничего Ионы, священника Вяжицкой обители, теперь взлетевшего так высоко, до владыки новгородского!
А как она, Марфа Борецкая, хотела видеть новгородским владыкой Пимена! Бога молила, но он оказался глух к ее мольбам.
Владыка Феофил литовскому митрополиту руку целовал и крест. А над Новгородом Москва готова меч занести.
- Митрополит московский Филипп в руках великих князей московских.
О том известно. Нам бы унию принять, как Флорентийский собор постановил. Тогда Исидор, митрополит московский, первым ее подписал, да того Исидора великий князь Московский Василий Темный из митрополии изгнал и сана лишил. Спасибо, Рим его принял.
- Сие нам ведомо. Да то уже пройденное. Нас нонешнее положение тревожит. Пошли-ка ты, Пимен, к великому князю литовскому и королю польскому Казимиру своего человека, пусть он согласие даст на Новгород.
Пимен положил ладонь на пухлую руку Марфы. Та руку не отдернула, но строго посмотрела на владычного ключника.
- Я тебе, мать Марфа, вот о чем поведаю. Доподлинно известно, что великий князь Казимир беглого татарина Кирея к хану Ахмату послал, подговаривает того на Москву идти и свою помощь обещал.
Марфа перекрестилась:
- Кабы так, у московского великого князя отпадет охота Новгород воевать…
Пимен ушел, а Марфа еще долго переваривала сказанное. Только бы удалось Казимиру подбить Ахмата! Ей даже мысль такая в голову не закрадывалась, что золотоордынец сможет отвести грозу от Новгорода.
Шумит, волнуется Великий вольный город Новгород, волнами переливается, исходит в криках. Ударил вечевой колокол, застучали на концах кожаные била. Отовсюду спешил народ на площадь, толпился. Гости именитые собирались вокруг помоста, люд теснили. Кончанские посадники со своими мастеровыми держались кучно. Гомон, словно грай вороний, повис над вечевой площадью. Орут:
- За короля хотим!
Особенно усердствовали крикуны, которые накануне опохмелились после ночной попойки.
На Великом мосту схлестнулись с теми, кто за Москву ратовали. Драку еле разняли. Теперь они на весь Волхов Борецких костерили, особливо Марфу Исааковну:
- Весь Новгород Марфа под Литву стелет!
- Сама под Казимира лечь готова и нас к тому толкает!
Им вторили другие:
- В Москву хотим, с князьями великими заодно!
Уже и вече пора начинать, а колокол все бил, гудел. Лихие парни, Дмитрия Борецкого радетели, конями народ расталкивают, нагайками грозят:
- Раздайся, грязь, князь плывет! Люд хохочет:
- Кой князь, навоз!
И тут же свистели по-разбойному:
- Короля нам подавай!
На степень
[21] уже взошли архиепископ, Иван Лукинич и посадские кончанских концов. Поклонились Параскеве Пятнице. Что-то посадский прокричал, кажется, вечу начало положил. Васька Селезнев грамотой потряс:
- Вот он, договор наш, Советом господ одобренный, печатью заверенный!
- Катись, Васька, к такой матери со своим договором! Москву хотим!
Протискиваясь сквозь толпу, лезла к помосту Борецкая, голову повойник прикрыл, шуба соболиная нараспашку. Под горячую руку боярыне подвернулся пьяненький мужичок, кинулся к Марфе, раскинув руки:
- Боярыня, голубица!
Марфа Исааковна ему в зубы двинула. Мужичок ойкнул, сгусток крови выплюнул.
- Во баба, огонь! - только и промолвил.
Смеялась толпа, смеялись и на помосте. А Борецкая, разгоряченная, гневная, на вечевую степень поднялась, голос возвысила:
- Новгородцы, люд, зевы заткните, уймитесь!
И вече покорилось ее властному голосу, взмаху руки. Она стояла над всеми, волевая, властная. Одним словом, Борецкая, Посадница.
- Новгородцы, какие за Москву ратуют, хотите, чтоб вас, как баранов, стригли, тройным налогом обложили? В кабалу Москве подались? Лапотникам покорились?
Гнетущая тишина зависла над новгородским вечем. Даже слышно было, как, каркая, с колокольни сорвалась воронья стая. А голос Борецкой звучал:
- Мужи новгородские, люди вольные, ужели вы сами проситесь в холопы великих князей московских? Государь Иван Васильевич вас ровней не считает, эвон какого неумеху, сына своего Ивана Молодого, великим князем Московским нарек и в Великий Новгород послом слал! Запамятовал, кто мы есть? Мы вольный город, вечевой. Нам вече и вольности наши лишь великий князь литовский и король польский Казимир сохранит, веру нашу не порушит! Казимира просить, Казимира!
Иван Лукинич на Марфу смотрел с восхищением.
- Ай да Марфа Исааковна, как взяла круто! За горло перехватила новгородцев! - И тут же подал знак двум мужикам: - Пора листы выборочные раздавать! Кричите за короля!
По всей вечевой площади покатилось:
- Короля литовского хотим!
- Казимира просим!
Только изредка прорывалось:
- Государя московского!
- Литву! Литву! - орали все громче. Борецкая довольно отерлась, вздохнула:
- Молодец Митька, порадел за вольный Новгород. Перекричали-таки Москву…
Выехав за Москву на Вологодскую дорогу, молодой великий князь Иван придержал коня и оглянулся. На Боровицком холме во всей красе высился зубчатый Кремль, его стены и башни, из-за которых выглядывали церкви и дворцы, терема бояр, какие поселились в Кремле.
Освещенный первыми лучами солнца, он не выглядел грозно. Иван помнил каждый уголок этого, как ему казалось, дряхлеющего укрепления, где местами камень крошился, подмываемый сточными водами, а в щели пробивалась сорная трава.
Молодой великий князь дал коню волю. Статный, тонконогий, с широкой грудью жеребец легко взял в рысь. Позади остались крестьянские избы, сосны, блеснула гладь озера. Воздух с утра был чистым, подобно роднику освежающему.
