За Ярославлем чаще стали попадаться деревни, встречались дворянские усадьбы с земельными наделами и хозяйственными постройками за высокими тынами.
Дворянские хоромы рубленые, крытые тесом, а к ним примыкают крестьянские избы. Крестьяне этих деревень нанимали у дворянина пахотную землю, платили за нее и отрабатывали в дворянском хозяйстве.
Дворяне, служилое сословие, при Иване Третьем только зарождалось, но государь уже хорошо почувствовал его необходимость.
В один из вечеров великий князь Иван Молодой въехал на дворянское подворье, и, пока гридни ставили коней, хозяйка велела истопить баню.
Изрядно напарившегося с дороги князя она позвала за стол. Молодая улыбчивая Олеся, в домотканом крашеном платье, в красных полусапожках и легком повойнике, обхаживала князя, выставила на стол отварное мясо, квашеную капусту с луком, молоко в кувшине.
Князю Ивану было известно, что муж хозяйки ушел с ратниками князя Ухтомского, а жену Олесю он прошлым летом привез из Новгорода.
Белотелая, русоволосая, с большими голубыми глазами, она сразу же приглянулась князю. Пока Иван ел, она стояла, скрестив на груди руки, и бесстыдно разглядывала князя.
Когда он встал из-за стола, она указала ему постель во второй горнице…
Долго лежал князь, все ворочался с боку на бок. Спать не хотелось. Хозяйка унесла свечу, а Иван все не мог уснуть. Перед очами стояла Олеся.
Едва начал дремать, как почуял, что Олеся уселась на постель. Вздрогнул, а она повела рукой по его лицу и что-то прошептала…
Не на день, не на два задержался молодой великий князь Московский в дворянском имении. На хвори сослался. А когда уезжал и в санки усаживался, друг Александр будто невзначай обронил:
- Когда я женюсь, княже, и хоромы срублю, тебя, Иван Иванович, великого князя Московского, ночевать в тех палатах не оставлю…
Солнце уже клонилось к закату, когда князь Иван въехал в Москву. Миновал Земляной и Белокаменный город, грязными улицами в рытвинах и подтаявших лужах поехал мимо строек, бревенчатых церквей-однодневок, боярских теремов, домишек ремесленного люда. Потянулся квартал иноземных застроек, замысловатых домишек с островерхими крышами, крытых полукруглой черепицей, с резными оконцами, с петушками на кровлях.
В последние годы в Москве начали селиться многие иностранцы: ювелиры, монетчики, аптекари, торговый люд. Иван Третий не только привечал чужеземцев, но и покровительствовал им.
Минуя дворцовые приказы, сани вкатили на соборную площадь Кремля и остановились перед великокняжеским дворцом.
Откинув полог, Иван Молодой легко взбежал по высоким ступеням красного крыльца и в просторных сенях очутился в объятиях пухлой старой и доброй кормилицы, боярыни Василисы. Ласково приговаривая, она долго не отпускала его.
Наконец освободившись из рук кормилицы, молодой князь Иван заторопился увидеть отца.
Иван Третий ожидал сына в малой палате. Он сидел в кресле задумавшись, но его взгляд был направлен в сторону открывшейся двери. Иван Молодой вошел, остановился у кресла и низко поклонился:
- Здрав будь, государь!
Иван Васильевич встал, обнял сына и, указав на стоявшее поодаль кресло, сказал:
- Садись.
Прежде чем заговорить, прошелся по палате.
- Ты, великий князь Иван, верно, думаешь, зачем позвал я тебя от войска? Не так ли?
- Истинно, государь, это заботило меня.
- Вот, великий князь Иван. Когда наши рати, судовая и московская, сошлись в Нижнем Новгороде и стали тревожить Казань, к нам в Москву приезжала ханша Гульнара с ханским ярлыком и просила меня и думных бояр не воевать Казань. И мы ее слезные увещевания уважили. Тогда и посчитал я, что пребывание твое в войске князя Даниила Ярославского излишне.
На другое утро, еще не оттрапезовав, молодой князь отправился к старой княгине. Шел, торопился: полгода минуло, как в последний раз бывал у нее.
Открыл полукруглую дверь и, пригнувшись под притолокой, вступил в опочивальню. Мрак, оконца занавешены плотными тканями, и лишь горит свеча в серебряном поставце, выхватывая из темноты сидящую в креслице старуху.
Опустился князь Иван на колени, поцеловал набрякшую руку. И только тогда поднял глаза. Бабушка была такой же, будто и время ее не брало. Старая княгиня подобрела:
- А, Ванятка, воротился! Слыхала, слыхала о твоем приезде. С отцом встречался? Бери скамеечку, садись да сказывай, что повоевал и какие земли повидал?
И глянула на внука хитро. А потом долго слушала его повествование, как вели ратников с князем Даниилом Ярославским на Вологду, как пережидали там метель и как ходили на Великий Устюг и к вятичам.
Старая княгиня лишь головой покачивала. Затем положила руку на голову внука, поерошила волосы:
- Они-то у тебя, Ванятка, мяконькие, не такие, как у отца. У того волосы жесткие. Ты материнские взял. Однако не бери характер тверичанки, бери отцовский, твердый.
Пожевала тонкими губами, усмехнулась. Потом вдруг изменила тон, заговорила сурово:
- Ты, Ванятка, отца, государя, во всем слушайся, он тебя уму-разуму поучает, добру наставляет. Поди, на свой удел Московский готовит после себя. Да о чем я сказываю - не на Московский удел, а всей землей русской владеть…
Выйдя из опочивальни старой княгини, князь Иван едва не сшиб Глашу, комнатную девицу, которая доглядывала за покойной великой княгиней Марией. Удивился: всего-то полгода не видел, а на тебе, как расцвела, подобрела.
Зарделась Глаша, ойкнула:
- Вот уж не ждала, княжич! Повзрослел, мужик, истый мужик, что лицом, что телом. Даже бородка пробивается.- Приблизилась, грудью наперла, дышит в лицо: - Хошь, приду к тебе вечерочком? Примешь? - И рассмеялась.
Князь Иван игру принял:
- Не испугаешься? Коли так, приходи.
- Ну, жди. И убежала. А у великого князя Ивана Молодого сладко забилось в груди. Олесю вспомнил, но лицо ее лик Глаши затмил.
Глава 14
На лево- и правобережье Москвы-реки надвинулась иссиня-черная туча. Рванул ветер, завихрил, поднял не скованную льдом воду, сорвал местами плохо уложенную солому на крышах изб и утих разом, будто и не дул. Потом налетели снежные хлопья, и вскоре снег валил белой стеной, в двух шагах человека не видно.
А в соборе пахло ладаном, свет неяркий. Прихожан мало: день непраздничный. Но службу правит митрополит Филипп.
Перед святыми образами горели свечи. Какими художниками эти иконы писаны? Своими ли, пришлыми с горы Афонской? Строгими очами глядят они на прихожан, сурово судят жизнь человеческую. Для Всевышнего все люди равны, и нет для него великого человека и малого, имущего или черни. Каждого Бог судит по делам его и поступкам…
