Старая нянька рассказывала ей, что русские бородаты, нечесаны, неласковы к своим женам и даже поколачивают их.
Софья православная, но она склонна к католицизму - такой ее воспитал с детских лет папа римский. Она живет по католическим обрядам и молится, чтобы Павел Второй не отдал ее в жены московскому князю.
Здесь, в папском дворце, она ничего не лишена. Много читает не только католические книги, писанные по-латыни, но и светскую литературу. Знает «Историю» Геродота, читала Гомера, Горация и Овидия, а там, в Москве, ее ждут дремучие порядки.
Когда Софья смотрит на себя в большое венецианское зеркало, она видит молодую, слегка полноватую девушку с большим бюстом, темными волосами и черными, как зрелые маслины, глазами.
С той поры, как турки лишили Софью отечества, она бесприданница. Но папа обещал дать за нею хорошее приданое. Правда, и без того Софья уверена: самым большим ее приданым будет ее имя, она наследница императоров Палеологов, а значит, имеет право на герб Византии, двуглавого орла, и быть хранительницей православия. Даже здесь, во дворце папы римского, в сердце католического мира, Софья чувствовала, что рождена православной.
Не раз, оставаясь со своими мыслями, Софья вдруг смутно вспоминала - а может, все это ей казалось - и мраморные византийские дворцы, и Софийский собор с его великолепием, и ангельский хор голосов…
В тот вечер, когда в ее комнате уже зажгли свечи, к ней явился папа Павел Второй. Он редко бывал у нее, да она и не помнит, когда это было. Обычно, если папа лично хотел что-то сообщить Софье, кардинал приводил ее в палату к папе. Она опускалась перед ним на колени, целовала ему руку, и Павел Второй говорил, зачем звана.
Но в этот раз папа сам появился у нее. И сердце Софьи затрепетало. Неспроста его приход. Она опустилась на колени и после поцелуя желтой бескровной руки с синими прожилками услышала:
- Дочь моя, выслушай мой выбор. Ты отправишься в жены великому князю Московскому…
Но это случилось не скоро. Тому минуло еще два года…
Давно отошла ко сну боярская Москва, а великий князь Иван Васильевич все еще отбивал поклоны святым образам. Молился истово.
А накануне он с боярами совет держал и с митрополитом Филиппом советовался. Разговор шел о Софье, царевне византийской: достойна ли она быть женой великого князя Московского?
На Думе бояре, какие сторону Софьи держали, говорили:
- Оно, конечно, недурственно, коли византийская царевна великой княгиней Московской назовется, однако парсуну
[32] бы ее поглядеть.
А иные бояре сомневались:
- То так, да она царевна без царства. Не лучше ли тебе, великий князь, по себе сук срубить? Разве мало на Руси княжеских аль боярских девиц?..
Молодой великий князь Иван отмолчался. Он хоть и предчувствовал, что такое случится и во дворец войдет новая великая княгиня, но решил положиться на волю отца. Ему с ней жить, а кто она будет, из какого рода, поди узнай…
А с чего все повелось? Явился на Москву посол от никейского патриарха Виссариона с письмом. Тот отписывал Ивану Васильевичу, что при дворе папы Павла Второго в Риме проживает племянница последнего византийского императора Софья Палеолог, та девица совсем молода и пригожа, а ума превеликого, и руки той царевны добивались многие, но всем им было отказано... А коли великий князь Московский ее в жены возьмет, то тем в родство с Палеологами вступит и христианская Русь преемницей Византийской империи назовется…
Посол патриарха грек Юрий о красоте и достоинствах царевны Софьи немало хвалебных слов высказал, чем великого князя Ивана Васильевича всерьез заинтересовал.
Иван Третий позвал митрополита Филиппа, один на один стал с ним совет держать. До Думы то было. Письмо никейского патриарха Виссариона дал ему прочитать.
Долго думал Филипп, потом письмо снова перечитал. Отложил.
- Чую, рукой патриарха Виссариона папа римский водил. Вспомни, государь, не патриарх ли никейский во Флоренции первым за унию с латинянами ратовал и первым к тому руку приложил? Не случилось бы того, что царевна по папскому наущению начнет тянуть церковь нашу православную к унии, под власть папы. Я тому воспротивлюсь и стоять буду до конца, как стоял во Флоренции святой Марк Ефесский…
Иван Третий слушал митрополита, не перебивая и не переча. А голос у Филиппа вдруг помягчел:
- Мнится мне, государь, надобно в Рим посольство править, в достоинствах той царевны воочию убедиться. Я на то тебе, великий князь, согласие свое даю…
Великий князь Иван Молодой возвращался в Москву. С самого начала листопада, с сентября месяца, в Воробьевом селе передыхал. В охоте и иных потехах не заметил, как время пролетело. А осень в Подмосковье знатная. Лиственные леса в позолоте и киновари, а сосновые в зелени. На бабье лето теплынь, солнце выгрело, паутинная прядь в воздухе плавала, за кусты и ветви цеплялась.
В такие дни в лесу грибов и ягод полно. Шуршит под ногами опавшая листва, и пахнут нагретые ели.
Нет у Ивана Молодого желания уезжать в Москву, а надобно. Отец позвал. Давно скрылось за холмами село Воробьево с княжескими хоромами и крестьянскими избами. Вьется дорога у самой реки. Одной стороной колеса княжеской колымаги с лошадьми, запряженными цугом, того и гляди, в воде окажутся.
За княжеской колымагой идут человек шесть ратников из дворян. Версты за три до Москвы остановил князь Иван колымагу, приоткрыл дверцу. Подбежавшему дьяку Федору Топоркову сказал:
- Коня мне, Федор. Хочу верхоконно ехать. Один из рынд придержал стремя, дьяк Федор едва на коня взгромоздился, как князь взял с места в рысь. Дьяк насилу догнал его. Иван Молодой оглянулся, проговорил со смешком:
- Постарел ты, Федор. Дьяк ощерился:
- Лета, великий князь, что воду расплесканную, не собрать. Ан о прожитом не жалею.
- Ноне на Думе государь совет держать будет. Жениться решил.
- У государя года позволяют…
На Думе Иван Молодой сидел молча, бояр слушал. А они всяк свое говорили, но к одному склонялись: государю жениться надобно.
Так заявили да и разъехались.
А Ивану Молодому, хоть и считавшему, что женитьба - это дело отца, что-то в душу закралось: какова царевна византийская, не станет ли она козни против него, великого молодого князя, творить?..
Всю неделю эта мысль точила. И не с кем сомнениями поделиться. Саньку в Тверь услали, воротится через месяц, с духовником, митрополитом, не осмелился говорить.
Однажды увидел Глафиру, комнатную девицу великой княгини Марии, улыбчивую, добрую. Вспомнилась та ночь, какую она подарила ему, молодому великому князю.
Подозвал:
- Тревожно мне, Глафирушка, душу червь точит. Та всполошилась. Подошла, в глаза заглянула:
