Купчиха Лазарева билась в слезах, на московском торгу припадками исходила. Окружившему люду выкрикивала:
- Заморочил, окаянный! От татарвы вырвался в чем душа держится. А все из-за князя великого Ивана Васильевича!
Приставы купчиху допросили, она и поведала, что ее мужика Митрия Лазарева Ахматка-хан принудил, едва жизни не лишил, а дьяка Басенкова в клеть заточил.
Те слова приставы донесли молодому великому князю Ивану, а тот государю. Весть бабы с базара по Москве понесли, заговорили:
- Ахматка на Москву двинулся!
- Орда Дон перешагнула!
Зловредные слухи быстро наводили панику. Торговые ряды пустели, лавки закрывались.
Бояре собрались в думную палату, у всех один вопрос: когда хана Ахмата в Москву ждать?
А кое-кто похрабрее выкрикивали:
- Веди, государь, полки на Ахмата! Доколь Орде над Русью стоять?
У таких сомнений в превосходстве Москвы над татарами нет. Эти князья высказывали, сколько конных и пеших ратников они готовы выставить и в какую броню их оденут…
Молчал государь на Думе, чуть сгорбившись, слушал бояр. Иногда удивленно поднимал брови или хмурился, реже улыбался. Когда, казалось, все уже унялись, неожиданно раздался голос Ивана Молодого:
- Ахмат на Русь еще не пошел, и у Москвы сил на Ахмата достаточно.
Враз притихли бояре, а молодой князь повторил:
- У Московской Руси сил достанет, однако ту силу поднять надобно. Ополчение скликать!
- То так, - кивнул князь Даниил Ярославский. - Эвон сколь у нас ратников!
- Клич подай, государь, - проронил Слепец-Тютчев.
- Борис Матвеевич истину сказал, государь, ополчение скликай!
Дождавшись тишины, Иван Третий спросил:
- А что делать с послом нашим, какой в Орде томится?
Федор Давыдович Пестрый-Стародубский совет подал:
- Послать с татарином Касимом, что в Коломне живет, выкуп за Басенкова!
- Разумно сказал князь Федор, - поддержала Дума.
Разъехались бояре, а государь сидел, о своем думал. Иван Молодой с ним остался. Наконец Иван Третий промолвил:
- В словах твоих, Иван, я услышал голос мужа государственного. К отражению Ахмата готовиться надобно. И в том, что хан набег на Москву совершит, я уверен. Не был бы он таким же неожиданным, как набег Тохтамыша после Куликовской битвы.
- Каков совет, отец?
- Предстоит тебе поездка в земли северные, ополчение скликать.
Государь потер лоб.
- Знаю, и Ахмат готовится… - повторил он.
Великие князья, отец с сыном, еще долго продолжали разговор о татарах, о том, что усобица разъедает их, а это во благо Москве, потому как, слава Богу, русская земля, кажется, преодолевает разброд, начинает сплачиваться, где миром, а кого и мечом усмирять приходится.
- Нам бы только с Ахматом совладать, - сказал Иван Третий. - Опасен он для Москвы.
Иван Молодой усмехнулся.
Иван Васильевич удивленно поднял брови:
- Ты чему?
- Бабушка, великая княгиня, учила меня; «Ты, внучек, на Бога надейся, да сам не плошай».
- Истинна речь ее. Вот и будем, сыне, на себя рассчитывать, на силы свои.
Лето в самую середину вошло, жаркое, безводное, с чахлой растительностью, и лишь морем по всей степи волновались ковыли…
Днями было знойно, пахло полынью, а на краю степи висело марево. Чудилось, там начало морю и берег с редкими деревьями. Но то было наваждение, за маревом лежала такая же степь. Она тянулась от нижней Волги до самого Дона.
Всю северо-западную степь от Сарая и берега Волги, покуда видит глаз, усеяли тысячи кибиток и шатров.
Днем это напоминало человеческий муравейник, а вечером в зареве костров казалось, что горит вся степь и река.
На выпасах табунщики выгуливали мохнатых лошадей, низкорослых и выносливых в дальних переходах, свирепых - такие врага в бою, ровно псы злые, грызут до мяса.
Тысячи и тысячи татар разбили лагерь. Голодные и оборванные, они ждали сигнала, чтобы пуститься в набег на Московскую Русь.
Привели в эту степь свои тумены темники Абдула и Селим - два тумена жадных до добычи воинов. Давно уже не ходила Орда в походы на чужие города и села, оскудели татарские вежи
[34].
Воины знали, что они воротятся из похода обогащенные. Так учили их сотники и тысячники.
Развеваются на ветру у шатров военачальников хвостатые бунчуки - бунчуки воинственного народа.
Скопище алчного люда готово двинуться на Московскую Русь, повторить подвиги темников Джебе и Субэдэ, великих полководцев бессмертного Бату-хана.
Со степи тянуло кизячным дымом, запахом вареной конины, слышались голоса, смех. Воины довольны, кровь предстоящих сражений пьянит…
Лагерь, казалось, жил беспорядочно, но так до поры. Стоило протрубить сигнальным трубам, и все приходило в движение. Седлались кони, воины, подпоясанные саблями, с пиками и луками строились в десятки и сотни, сотни в тысячи, а тысячи в тьму
[35], в силу грозную и беспощадную.
Под ее ударами будут рушиться города, гореть дома, и вереницы пленных погонят на невольничьи рынки…
Так было всегда со времен непобедимого Чингисхана, чья орда проложила дорогу к последнему морю…
Проделав утренний намаз, Ахмат вышел из белоснежной юрты, круглосуточно охраняемой рослыми сытыми нукерами, застывшими как изваяния.
Сквозь узкие щелочки глаз хан оглядел уже проснувшийся стан, разбросавшийся в глубину и в ширину до бесконечности, гудевший многоязыко. Поднимались дымки костров, суетились воины.
Первые лучи солнца пробежали по степи, а вскоре все оно огненным диском выкатилось из-за горизонта. Ахмат лениво зевнул, вернулся в юрту, уселся на ковер, поджав ноги.
Через приподнятые края войлочной юрты пробегал утренний ветерок. Глаза блуждали по таинственным узорам ковра. Думал ли неизвестный мастер, что на этом ковре будет восседать он, хан Ахмат, повелитель великой Орды?
Чуть сутулясь, в юрту вступил слуга Теймураз - старый евнух из страны Колхиды. Он был в темном лоснящемся халате. Теймураз принес казан горячей конины, поставил его перед ханом, а затем внес бурдюк с кумысом.
Ахмат ел неохотно. Вскоре он поднял на Теймураза взгляд, и слуга поспешил унести казан. В юрту заглянул верный мурза Гилим. Хан подал знак, и мурза, изогнувшись в поклоне, встал перед Ахматом.
