- Я в Москву отъеду, совет на Думе держать. На тебя, Иван, рать оставлю.
От Ивана Третьего молодой князь отправился к князю Андрею. Тот к столу садился. Позвал молодого великого князя.
Ели молча, запили квасом, после чего Иван сказал:
- Только что от государя. В Москву намерился. Мысль у него - с Ахматом мириться.
Андрей усмехнулся:
- Догадывался, зачем позвал. Мрачный все эти дни государь. Однако я с ним не согласен. А как ты, Иван?
У молодого великого князя зло блеснули глаза:
- Если государь вздумает мир с Ахматом заключить, я против воли отца пойду. Не бывать мира с Ордой!
Князь Андрей приобнял Ивана:
- В таком разе стоять будем до конца. Верю, иные воеводы с нами согласны… Спасибо тебе, великий князь Иван, ратников не покинем, заодно держаться будем и гнева государева не страшиться.
В тишине дворцовых покоев Ивану Третьему совсем тяжко. В Москве надеялся успокоение найти, ан нет. Велел позвать князя Холмского.
- Воротись на Угру, Даниил, скажи молодому князю Ивану, чтобы срочно ехал в Москву. Будем сообща думать, как с ханом урядиться…
Весь оставшийся день и ночь Холмский провел в седле. Устал, и сон морил. Когда в шатер Ивана Молодого вошел, едва не упал.
Князь открыл глаза - перед ним стоял воевода Холмский. У князя Ивана мысль одна: ведь Холмский с государем в Москву отъехал!
Спросил:
- Что стряслось, князь Даниил?
- Княже Иван, государь велит тебе в Москву ворочаться.
Иван недоуменно поднял брови:
- Зачем, князь?
- Воля государя.
- Аль государь запамятовал, что я не токмо молодой великий князь, но еще и воевода? А рать моя в челе встала. И никуда отсюда я не отъеду. Таков мой ответ государю. Это же тебе, Даниил, и князь Андрей скажет, и иные воеводы, какие татарам дорогу заступили. Уйдем мы, орда того и ждет, разорит Русь!
- Ох, княже, во гневе государь, как бы все лихом не обернулось.
- Мне, князь Даниил, ответ держать. И еще скажи: ноне Русь не та, что в прежние года. Не данница она…
- Что же, князь, твоя правда. Коли бы мне решать, я бы с тобой и князем Андреем был…
Затихли к ночи княжьи хоромы. Гулко. Заскрипят ли половицы под ногой либо застрекочет сверчок за печкой - по всему дворцу слышится.
Накинув на плечи кафтан, Иван Васильевич, великий князь и государь, намерился было на половину жены направиться, да вспомнил, что Софью с боярынями в Белоозеро отправил.
Встал у окна. Темень во дворе, и только слышно, как перекликаются дозорные. Обо всем передумал государь. Упрям сын Иван, через Холмского прислал дерзкий ответ. Холмский не утаил, передал, как было сказано. В первые минуты Иван Третий хотел послать на Угру караул из дворян, в железах доставить Ивана, а чуть погодя решил: осудят бояре его, великого князя Ивана Васильевича. Ведь молодой князь против Ахмата поднялся и на мир с Ордой не согласен. И ежели он, Иван Третий, сына в клеть заточит, то все станут его осуждать.
Хоть гневен был государь на молодого великого князя за самоуправство, однако решил во всем положиться на волю Думы: он ее на утро созвал…
На Думе Иван Третий нервничал, срывался на окрики. Особенно когда архиепископ Вассиан попрекнул его:
- Ты, великий князь, за веру русскую, православную в ответе, за Русь. И как мог ты воинство покинуть, дорогу неверным открыть?
Вскипел государь, брови насупил:
- Облыжник ты, Вассиан, не мира я искал с татарами, а полюбовного уговора. Сегодня казной нашей не поступимся, ордынцы землю нашу разорят, города наши!
Бояре вразнобой загорланили, принялись винить Ивана Третьего, что в Москве убежище ищет. А когда выкричались, сидели нахохлившись. Иван Третий заговорил сурово:
- Я вам, бояре, и тебе, владыка, не токмо великий князь, но и государь Московской Руси, хозяин ее и за нее в ответе! А коли кто того не уразумеет, не миловать буду, а карать. Слышите, вы?
Замерла Дума. И никто не возроптал. А великий князь Иван Васильевич будто очнулся, спокойным голосом сказал:
- Одно знаю, бояре: я земле моей не враг. Второго Батыева вторжения страшусь. Воочию видел я, какую силу привел Ахмат. Потому и дрогнул я. Поди, запамятовали, как три десятка лет назад татары Мазовши под стенами Москвы появились. Конница их до самого Кремля дошла. А как Алексин погубили? Кого тогда татары помиловали? Ноне мы Ахмата встретить готовы, правобережную Каширу выжгли, а люд переселили. И с иными городками, над какими опасность нависла, так же поступили. А конные татары в три перехода Москвы смогут достичь. Что тогда будет? Они все мечу и пламени предадут… Оттого я с вами здесь и совет держу.
Поднялся и покинул Думу.
Мирон в дозоре стоял. Увидел, на татарском берегу от тумена отделилась тысяча, поскакала вдоль Угры. Подумал, не иначе татары, броды искать поехали.
Поднял тревогу.
Великий князь Иван Молодой велел разбудить дворянский полк. На бегу крикнул Саньке: - Поспешать надобно!
Взлетел в седло, повел полк.
Татар застали на переправе. Издалека услышали шум, говор. А вскоре увидели ордынцев. Они уже садились на лошадей.
Князь голову повернул, Саньку увидел. Ничего ему не сказал. Приподнялся в седле, руку поднял. Развернулись дворяне, коннице вольготно: берег широкий, до леса далеко.
С шорохом обнажили сабли, а татары уже заметили их, завизжали, загалдели.
Лавой понеслись дворяне на ордынцев. Гикая, вращая над головами кривые сабли, поскакали татары навстречу русским.
Ордынцы сразу заприметили молодого князя. Рванулись к нему. Лихо бьются татарские воины. Особенно один из них. Князь Иван хорошо разглядел его. Широкоскулый, безбородый, рот в оскале, а глаза с прищуром.
Пробился к князю, на саблях бьется ловко, удары Ивана отражает легко. И конь у него под стать всаднику, будто для конного боя обучен.
Понял молодой князь Иван: еще несколько ударов отразит он, и настанет мгновение - срубит его татарин.
Разглядел Санька: князь в беде! Кинул коня в сечу и вовремя поспел. Отразил удар татарской сабли, достал ордынца, выбил его из седла…
Звенела сталь, кричали воины. Лилась кровь, и падали первые убитые.
- Не щади! - раздался голос князя Ивана.
А о какой пощаде могли подумать дворяне, когда бились на этом пятачке русской земли? Здесь они были в большинстве, чувствовали свое численное превосходство. Настигали ордынцев, секли с азартом и злостью. Бились упавшие лошади, и множество человеческих тел, неподвижных и дергающихся, было разбросано по земле. Мало кто из тысячи успел кинуться в Угру, переправиться на другой берег.
