- Почто у притолоки выю
[12] гнешь, я, чать, не кусачая.
Дмитрий подошел ближе - послушать, о чем мать говорить намерилась. Знал: голос Марфы Борецкой всему боярскому Новгороду закон.
- Чать, ведаешь, Митрий, о чем речь вести буду?
- Нет, матушка.
Марфа поморщилась недовольно:
- Эко тугодум. Для тебя явление московитов с их щенком Иваном Ивановичем, великим князем, ничего не означает? О-хо-хо… А меня встревожило. Посему поручаю тебе, Митрий, в Литву поспешать, письмо мое к Казимиру, королю литовскому, повезешь. Таясь, чтобы не стало известно в Москве. Надобно Новгороду стать под покровительство литовского великого князя.
Дмитрий матери не перечил, сам знал, что Новгороду под Литвой сподручней. И бояре новгородские о том в один голос твердят. Доколь Москва будет мнить Новгород своей вотчиной? Много мыслят о себе московиты. Поди, позабыли, когда Москва малым уделом была, а Новгород Великим ходил, Господином!
- Когда же, матушка, велишь ехать?
- С этим тянуть не след. На той седмице
[13] и отправишься. Да язык не распускай, с чем едешь и к кому… Одно гляди: не давай Казимиру слова, что Новгород на унию
[14] согласится. Я, может, на то рукой бы махнула, да владыка Иона проклянет. В вере православной он тверд и к Москве влечется. А люд на концах к его голосу прислушается… И Федьке, брату своему, не брякай: пустомеля он и, ровно кочет, хвост распускает. Молодо-зелено!
- Исполню, матушка, как велишь.
- Олене велю снарядить тебя в дорогу. Чую, засидится в девках сестра твоя.
Марфа перекрестила сына, протянула руку:
- Ну, ужо целуй!
Дмитрий приложился, пятясь, покинул светлицу. От порога услышал голос матери:
- Кого в дорогу возьмешь, сам решай…
Глава 4
Лето на осень перевалило, дни сделались короче, ночами холодало. Из дальней, степной сторожи прискакал в Москву гонец с вестью тревожной. По слухам, крымцы большую орду сколачивают. По всему видать, неспроста, в набег готовятся. А на Русь ли пойдут, на Литву ли - Бог знает, куда они коней направят.
А вскорости в один из дождливых осенних дней явился в Москву из Крыма мурза Керим и потребовал встречу с государем Иваном Третьим. В те дни Иван Васильевич был в Твери у князя Михаила. А когда Москву покидал, говорил жене:
- Аль я не добра Твери желаю, Марья? Так почто брат твой Михаиле душой лукавит? Ну, боярский Новгород к Литве ближе, да у тех и своя корысть. Но Тверь-то, Тверь, эвон как скособочило! А я-то мнил, князь тверской Михайло помнит, как наши отцы дружбу водили и как нас с тобой, Марья, венчали… Не хочет, не хочет Михайло знать, что Казимир Москве недруг и на земли наши вотчинные зарится…
Прибыл Керим в Москву и сразу в Кремль: подавай ему государя Ивана. Никто в Москве на татарина и внимания бы не обратил, стража бы его из дворца взашей прогнала, да был мурза князь необычный, племянник крымского хана Гирея, а гирейская орда - гнездо разбойное.
Созвал Иван Молодой бояр сообща решить, какой ответ мурзе дать. Старый князь Стрига-Оболенский заметил:
- Прими его, княжич, ты ноне государем Иваном великим князем назван. Вот и помудрствуй.
Сидевший рядом со Стригой боярин Беззубцев согласно закивал:
- Пусть мурза голос твой, великий князь, услышит.
И бояре разом заквохтали, загудели:
- Воистину, призови, великий князь, Керима. Крымский хан с нами ноне дружбу водит!
- Не злоби, князь, крымцев!
Мурзу ввели. Небольшой, кривоногий, в зеленом халате и войлочном малахае, он повел по палате раскосыми глазами, заговорил без толмача
[15] :
- После снегов крымская орда в набег на Литву пойдет. Велено передать, чтоб урусы не посылали дружину в защиту Казимира.
С высоты отцовского кресла великий князь Иван Молодой спокойно выслушал слова татарина. А мурзу, видно, юность князя сразила. По палате взглядом зыркнет и снова упрется в Ивана. Скуластое лицо, поросшее редкой щетиной, кровью налилось. Однако речь закончил:
- Великий хан недоволен: отчего московский князь давно не шлет поминки хану Гирею?
Иван нахмурился:
- Москва с Гиреем в дружбе, так к чему государю в защиту недруга Казимира воинов своих слать? А хану ответ таков: по морозу и снежному первопутку поминки наши повезем в Крым.
Встал, дав понять, что прием окончен. Бояре, покидая палату, переглядывались. И только Хрипун-Ряполовский, крякнув, промолвил:
- Ответ княжича Ивана великого князя достоин.
Всю ночь сыпал сухой пушистый снег, и к рассвету он уже шапками лежал на крышах домов и изб, на боярских теремах и маковках церквей.
- К урожаю, - радовались новгородцы, - на сырую землю лег.
Из города выбрались засветло. Марфа Борецкая, дородная, в лисьей шубе и полушалке, вышла на высокое крыльцо посмотреть, как Дмитрий в дорогу собрался. Перекрестила сына:
- С Богом! Знаешь, о чем с Казимиром говорить. А мы его сторону возьмем.
И ушла, величественная, власть свою зная. Дмитрий завалился на добрую охапку сухого сена, кинул коротко:
- Гони, Архип.
Крепкотелый мужик, стоя на коленях, направил розвальни со двора к городским воротам. Кованые, массивные, они медленно открылись, выпуская из Новгорода сына Борецкой.
Стражник удивленно пожал плечами:
- Отчего боярин в розвальнях? Нет бы в возке, а то и в карете?
Архип, одетый в овчинный тулуп и заячий треух, повернул на Псков. Правил лихо, и пара застоявшихся сытых коней бежала резво.
Закутавшись, Дмитрий полулежал в розвальнях, думал о предстоящей дороге. Ездового он выбрал не случайно: предан Архип Борецким и силой Бог не обидел. Коли что, в драке помощник надежный.
Тут же, на дне розвальней, стояли берестяные коробья с дорожной снедью и бочонок с гречневым пивом.
Молчит Дмитрий, молчит и Архип. Кони несут легко, рвут постромки. До Пскова полторы сотни верст, в сутки уложились. Всю дорогу на рысях шли. Далее ели в пути.
Город миновали стороной. Архип ни о чем не спросил.
