Лошаденка не то что ленивая, а так себе, к быстрому бегу непривычная. Подхлестнет ее монах, пробежит она десяток-другой метров и снова плетется, а отец Сергий о превратностях своей судьбы думает.
Много-много лет назад принял он постриг на Валааме и там же, в монастыре, провел все годы. Уважала его братия монастырская, игуменом избрали. И вот надо же, теперь назвали его архиепископом и в Новгород владыкой отправляют.
С опаской едет Сергий: великий сан и велик город. Пугает Сергия люд новгородский своевольный, боярство коварное.
Трясется в телеге архиепископ. Устанут ноги, вытянется на сене, а оно лугом пахнет, цветами сухими.
Там, на Валааме, Сергий с монахами каждый год на сенокосе лето проводил. И коню накашивали, и козам.
Не может забыть Сергий обитель свою, Валаам, остров родной. Будто пуповиной сросся он с ним, и вот оторвали… И видятся Сергию кельи бревенчатые, церковка, трапезная. За длинным столом монахи рассядутся, трапезуют, прежде чем на работы отправиться: кто дрова рубить, кто воду на кухню таскать, кто на скотный двор. А самая важная - хлебы печь. На Валааме в монастыре они отменные, высокие и духмяные, на всю трапезную разносятся их запахи…
А еще на острове озера, рыбой обильные. Рыба - кормление монахов.
Служба церковная не покидает Сергия, священник у них отец Виктор, и церковный хор небольшой, но монахи подобрались голосистые…
Днями трясется владыка Сергий в повозке, а ночь наступит, приют сыскивает в чьей-либо крестьянской избе. В ней и покормят, и спать уложат…
Чем ближе подъезжал Сергий к Новгороду, тем тревожнее становилось у него на душе.
Глава 19
В избу посадника, что в Детинце, куда прежде собирались люди именитые, сегодня сходились с опаской. Первым пришел боярин Богдан Есипов, гордящийся внуками, за ним с оглядкой прокрался великий молчальник Лука Федоров, у которого слово на вес золота, прошагал, выпятив живот, Офанас Остафьевич, похвалявшийся наследством, вбежал взъерошенный, что воробей после драки, Феофил Захарьин, завертел головой, зачирикал:
- Почто же нет святителя? Не получив ответа, успокоился.
Степенно, будто делая одолжение, в избу вступил Иван Лукинич. На бояр посмотрел несколько удивленно, будто спрашивая, зачем собрались?
Наконец появился владычный казначей и секретарь Пимен в полном облачении, будто службу в соборе правил, в рясе шелковой, в клобуке. На образ, что в углу посадской избы, перекрестился, пророкотал:
- Из Москвы прислали архиепископа Сергия. Бояре к Пимену головы повернули.
Пимен поморщился:
- Так себе, с виду никудышный, без осанки. Из Москвы, видать, негожего вытолкнули, сказывают, игумен валаамский.
- Князей московских человек, - заметил Богдан Есипов. - Око государя Ивана.
Офанас Остафьевич вставил:
- Аль мы тут своего не могли избрать?
- Митрополит Геронтий расстарался, - сказал Иван Лукинич.
Пимен бровью повел:
- Однако что клещ настырный этот архиепископ, едва на порог, руку к казне протянул. Сказывает: «Хочу ознакомиться, чем сума богата».
Феофил взлохмаченной головой встряхнул:
- А велика ли казна?
- Откуда ей быть, - горько изрек Пимен. - Ее великий князь Иван изрядно пощипал.
- Ох-ох, беды неисчислимые принес нам Иван, великий князь Московский, со своим сыночком Иваном, - вздохнул Офанас.
- Подобно ястребам налетели на птицу и щиплют, - снова подал голос Богдан Есипов. - Стервятники, истые стервятники князья московские.
Вдруг открыл рот великий молчальник Лука Федоров:
- На шею нам сели.
И замолчал, словно сам испугался сказанного. Иван Лукинич кашлянул:
- Так что скажете, господа, люди именитые?
И осмотрелся, будто проверил, не слышит ли его кто из посторонних.
- А что тут говорить! - зашумели разом. - Надобно литовскому князю кланяться, подмоги просить!
- Письмо писать!
Пимен молчал, только головой покачивал, соглашаясь.
- Казимира уведомить, - промолвил Офанас. Иван Лукинич тихонечко, голоса своего пугаясь, спросил:
- Кого с письмом-то слать?
Бояре переглянулись. Наконец Богдан Есипов сказал:
- Есть у меня на примете верный человек.
- Вот и ладно, - заметил Иван Лукинич, - только надобно и других бояр поспрошать.
- А чего их пытать, - во второй раз открыл рот Лука Федоров и изрек: - Все согласятся. - И на бояр поглядел.
Иван Лукинич покосился на Пимена:
- Ты-то как, святитель?
- Я, как и Лука, - пророкотал Пимен.
- В чем сомневаемся, бояре? - взвизгнул Феофил. - Москва нас в свое ярмо впрягла, скажет «цоб», и потянем.
- Мы уже и так тянем, - кивнул Иван Лукинич и встал, намереваясь выйти.
За ним и другие встали. Но Пимен остановил их:
- У меня, бояре именитые, мысль закралась: негоже нам мириться с новым архиепископом. Он нам московские порядки установит.
Иван Лукинич подумал: «Хитрый лис Пимен, на место владыки новгородского мостится». Однако спросил:
- Что предложить хочешь?
- Надобно люду новгородскому шепнуть, что за владыку нам Москва прислала, кому он служить будет? Не слуга ли он Великому Новгороду!..
Вот как не будет у Сергия прихода, тогда и помыслит он, оставаться ему в Новгороде либо на Валаам подаваться, в монахи. Не ко двору он нам, не ко двору…
Дождь начался задолго до Твери, а когда молодой великий князь в город въехал, косые струи били в кожаную крышу колымаги, брызгали в оконце.
Трудность предстоящего разговора Иван знал. Князь Михаил был своенравным, и молодой Иван боялся, что гнев дядьки не приведет к добру.
Иван Третий одного добивался: полного подчинения Тверского княжества Московскому. Но с этим не смирится князь Михаил.
И молодой князь думает, как унять гнев дядьки.
Нет, не быть миру между Тверью и Москвой…
Лентой блеснула Волга. В такую дождливую погоду она была серой и холодной.
Ивану вспомнилось детство, когда они с матерью, великой княгиней Марией, приезжали в Тверь и он с дворовыми мальчишками бегал на Волгу купаться, а однажды, расхрабрившись, пообещал переплыть реку и едва не утонул. Рыбаки заметили, вытащили.
В тот день он ел у рыбаков на берегу уху из волжской красной рыбы. Уха была наваристая, сытная. Молодой княжич Иван хлебал ее из деревянной миски, и казалось, нет ничего вкусней этой ухи…
