В общем, было хоть и пьяно, но искренне, без всяких там недомолвок, экивоков и бдящей партобщественности. Говори о чем хочешь. А Белый спелеолог, он хоть и белый, но в доску свой, не выдаст. И тихий такой…
Однако, увы, все кончается.
— Ну что, Василий, ты уже дошел до кондиции? — осведомилась Лена, когда трепаться стало не о чем, разговор иссяк и кое-кто из общества отчалил под крыло к Морфею. — Пошли пройдемся. Бери портвейн.
Ладно, встали, взяли Сабониса, пошли — куда-то в самые пещерные дебри. На ощупь, не спеша, во тьме, из катакомбной гордости не зажигая огня. Эх, и вправду ты авторитетна, Жемчужная, кажется, что нет тебе ни конца ни края…
[280]
Наконец Лена замерла, прислушалась и тихо позвала:
— Фрол! Фролушка! Ты здесь? Мы тебе бутылочку принесли.
— Тс-с, — шепотом ответили из темноты, — не мешайте процессу. Не нарушайте контакт.
— Тьфу, опять эта задрыга, — сразу же прорезался другой голос, хриплый и недовольный. — Бутылку лучше себе засунь, поглубже, чай, дырок хватит… Вот ведь, как банный лист к жопе…
В темноте выматерились, резко поднялись и, шаркая ногами, пошагали по песку. Куда-то еще дальше, дальше, под землю, к Плутону…
— Да, Леночка, что-то божий человек вас не жалует. — Щелкнула зажигалка, принялась свеча, желтое колеблющееся пламя осветило длинноносое лицо. — Чувствует, наверное, стервец, что в каждой красивой женщине есть что-то в немалой степени от дьявола…
Длинноносое лицо принадлежало лицу явно кавказской национальности.
— А, это вы, Рубен Ашотович, — улыбнулась Лена, впрочем без особой радости, и не стала муссировать тему, показала на Бурова. — Знакомьтесь, секретный агент Василий.
— Очень приятно, доктор каких-то там наук, правда в прошлом, Арутюнян. — Рубен Ашотович привстал, с энтузиазмом хмыкнул и протянул Бурову мозолистую рабоче-крестьянскую ладонь. — А также истопник, ассенизатор, дворник и кладбищенский «негр». Леночка, бутылку никуда совать не надо, у меня есть проверенная вместительная чара. Так-с, с вашего позволения…
Он умело открыл Сабониса, налил и с обходительностью Дон Жуана облагодетельствовал гостью.
— Прошу, прошу, вот еще свинина в собственном соку, белорусская, из набора, правда, остыла, зараза…
Ну да, все правильно — ladies first,
[281]
а к мясу — красное вино. Вернее, наоборот не в плане ladies, в плане мяса…
Затем Рубен Ашотович осчастливил Бурова, не мудрствуя особо, причастился сам и, вытащив отважно горлодерный «Лигерос», добрейше улыбнулся с полнейшим пониманием:
— Значит, гуляем, ребята? Ну что ж, дело молодое, дело хорошее.
Сам он был едва ли намного старше Бурова.
— А вы, я посмотрю, Рубен Ашотович, все с блаженным на пару, — констатировала Лена и спросила небрежно, слишком уж небрежно, как показалось Бурову: — Ну-с, и что он говорил на этот раз?
— Да как обычно, нес несусветный бред. — Арутюнян зевнул, с силой затянулся, и в голосе его Буров почувствовал игру. — Какие-то ходы, какие-то провалы, какие-то зеленые человечки. У меня, как у геофизика в прошлом, уши завяли сразу. Вот такая, Леночка, оказывается истина в последней инстанции — не дрейф материков, не деформация литосферы, не сети Пара, Витмана и Кури, а уроды, обретающиеся под землей. Нет, все, все, хватит, Фролу больше не наливать…
И не стали, налили себе. Приняли, усугубили, раздавили фугас, и Лена вдруг призналась с пугающей откровенностью:
— Все, никакая, писец, приехала.
Глупо рассмеялась, поднялась и, не удержавшись на ногах, плюхнулась на землю. Всхлипнула, выругалась не по-женски и через мгновение засопела. Что с нее возьмешь — слабый пол. Так что положили ее на спальник, прикрыли курточкой и едва хотели продолжить разговор, как послышались знакомые шаги, порывистые, размашистые, но в то же время неспешные.
— Ну что, скважина угомонилась? Дрыхнет? — прохрипел все тот же сипатый голос, и из темноты вывернулся человек, близко подходить к которому совершенно не хотелось: его лицо, шея, голова представляли собой сплошную, исходящую сукровицей рану. Не было ни волос, ни ресниц, ни бровей, только глубоко запавшие глаза да черная, кривящаяся в ухмылке прорезь рта. Это еще не считая лыжных ботинок, строгого галстука в синий горошек и белого, донельзя засаленного медицинского халата. Увидишь такого на ночь — точно не заснешь, а может, и кондратий хватит.
— Фрол, ты? Вернулся? — обрадовался Рубен Ашотович. — Давай садись, пожри чего-нибудь. Вот сгущенки возьми, колбасы.
Однако Фрола интересовал конкретно Буров.
— Эй, красный паскудный кот, — прохрипел он глухо, без всякой интонации, — бойся черного кобеля и похотливой прорвы. А то будешь красный от крови.
Харкнул смачно и сгинул во тьме — этаким сочувствующим вещим монстром из фильма ужасов.
— М-да, — вздохнул Рубен Ашотович, вытащил «Лигерос», почесал вместительный, в залысинах, лоб. — Одно слово, блаженный. А вы никак, Василий, с ним знакомы?
— Да нет, — открестился Буров и в свою очередь спросил: — А вы?
Настроение у него начало портиться. Ведь казалось бы, блин, как все было хорошо — Лена, умница и забавница, темнота — друг молодежи, уютный грот без развитого социализма, где можно дотянуть до понедельника. И вот здрасте вам, началось — странности в поведении забавницы, тайны пещерного двора, пророки-матюжники в пещерном отечестве, похожие ликом на Франкенштейна. И теперь все, ни отдохнуть, ни расслабиться, ни послужить ни Бахусу, ни Эросу, ни Момусу.
[282]
Какое может быть веселье, если лезет на ум древняя как мир мудрость: все зло от женщин? Да еще, для полноты картины, вспоминаются имена собственные, а некоторые и с фамилиями: Пандора,
[283]
Геката, Медея, Клеопатра, Лукреция Борджиа,
[284]
Инесса Арманд, Лариса Рейснер,
[285]
Вильма Эспин
[286]
… Сучки еще те, целая псарня. Кстати вот еще одна, прелестница Елена, из-за которой разгорелся, и так ярко, весь троянский сыр-бор… Хорошее имя Елена, благозвучное, радующее слух… Елена, Елена… Умница и забавница… Уж не с той ли она сучьей псарни? Кстати, а что там касаемо кобеля? Черного, которого следует бояться? Уж не о Барсике ли речь? Да нет, навряд ли, экстерьером не вышел и прикус не тот. Хотя, если посмотреть теоретически… Ну, если взбесится, к примеру… Ох уж эти юродивые и блаженные, все у них двусмысленно, расплывчато, вокруг да около. И Фрол свет Франкенштейнович не исключение — навел туману и слинял. Интересно, чем же это его так, болезного? Похоже на радиационный ожог. Ладно, сейчас у его кунака спросим. А в том, что юродивый и армянин хорошо знакомы, Буров не сомневался.
