Известие о том, что добраться до «Подземстроя» не выйдет и за следующий переход, усилило гнетущее состояние, и на лицах распахивающих гермошлемы людей застыло выражение мрачной безысходности. Давид тихо плакал, жалуясь на то, что больше не хочет страдать от интоксикации, потому что ему очень больно, а ещё потому, что он боится за мать, чтобы она не умерла, как сестра. Антон старался подбодрить сына, расспрашивая его о впечатлениях от нахождения в скафандре, и уловка сработала. Но почти сразу у Давида начался приступ рвоты, потом скрутило Дилару, и вскоре изматывающие страдания захлестнули его самого.
День десятый
К утру терзающая Антона боль начала спадать, лихорадка ослабла, и плавящая мозг сорокаградусная температура тела упала до нормальной. Овечкин с трудом разлепил опухшие веки, но воспаленные глаза видели лишь размытую муть. Спустя минуту резкость восстановилась, и Антон, кривясь от боли в шевелящихся глазах, осмотрел полутёмную палатку. Взгляд упёрся в расплывчатую фигуру Порфирьева, протирающего какой-то замызганной тряпкой лоб Давиду, и Овечкин испуганно дёрнулся, порываясь добраться до сына. Но обессилевший организм оказался не в состоянии двигаться, и Антон лишь судорожно вздрогнул.
– Живой он, – негромко прорычал Порфирьев, замечая шевеление. – Очухается.
Здоровяк разложил тряпку на лбу ребёнка в виде компресса, после чего достал флягу и подошёл к Антону.
– Пей! – Металлическое горлышко упёрлось Антону в губы.
Овечкин принялся глотать воняющую химией воду, но перенесший несколько часов постоянных судорожных сокращений пищевод отзывался болью на каждый глоток, и много выпить не удалось. Порфирьев ушёл возиться с больными, и Антон закрыл глаза, погружаясь в сон.
Проснулся он далеко за полдень и первым делом устремился к Давиду. Сын был более-менее в порядке и ещё спал, рядом спала Дилара, остальной отряд уже бодрствовал. Люди сидели или лежали, кто-то очищал испачканный рвотными массами гермошлем, двое солдат ковырялись в ящике с продуктами, извлекая консервы для предстоящего приёма пищи. Гул фильтровентиляционной установки звучал громче обычного, и Антон понял, что её фильтры забиты пылью, что вызывает перегрузку устройства. Он спросил у лейтенанта, есть ли запасной комплект фильтрационного блока, но тот лишь покачал головой. Всё, что было, уже использовано. Овечкин вернулся в свой угол и до полуночи не отходил от жены с сыном, всячески пытаясь поддержать их хоть как-то. Он проверял надёжность подгонки скафандра Давида, объяснял значения известных индикаторов, выяснял у пожарного значение неизвестных, учил сына проверять целостность скафандра матери со стороны спины, где она сама не сможет провести проверку. Давида это ободрило, и сын сосредоточенно вникал в подробности, запоминая детали. Дилара сначала тихо плакала, забившись в угол спиной ко всем, потом успокоилась и поела. Глядя на возню Антона с сыном, она стала реагировать на вопросы, и Овечкину удалось вовлечь её в разговор.
До часу ночи они занимались друг другом, потом генерал объявил, что сутки прошли, и приказал сворачивать базу. Людям раздали антирад, и все начали быстро собираться. Петрович с Порфирьевым отправились заводить вездеход, и очень скоро выяснилось, что на улице уже минус двадцать, и он не заводится. Пока они возились с машиной, базу свернули, отряд погрузился в вездеход, и все сидели там в ожидании запуска двигателя. К тому моменту, когда техники реанимировали вездеход, был потерян почти час действия антирада, и в забитом людьми кузове повисло тягостное молчание.
День одиннадцатый
К окраинам Нижнего Новгорода удалось выйти за пять часов. Хронометр скафандра показывал половину восьмого утра, вечные сумерки за бортом немного просветлели, и видимость увеличилась до десяти – пятнадцати метров. Но даже при такой невеликой дальности поглотившее город пылевое облако угадывалось сразу. Там, впереди, дневной полусумрак превращался в темно-серую, почти чёрную мглу, словно вездеход приближался к границе дня и ночи. Порфирьев сообщил, что они начинают объезжать город заранее, и отключился. Антон попытался размять затёкшее от длительного сидения в одной позе тело, и заёрзал на ящике со спецпалаткой, бросая взгляды в бронированные окна бортов и задних дверей. До самого города они ещё не доехали, это, по-видимому, пригороды, потому что уровень засыпанных грязным снегом россыпей обломков повышался незначительно. В этих местах до обмена ударами было немного домов, либо все они не являлись многоэтажными. Понять больше было невозможно, всё размозжено до состояния мусора, самый крупный обломок не превышает пяти метров в длину, в вертикальном положении вообще ничего не осталось, не считая торчащих кусков арматуры и смятых оплавленных металлических балок. Если окружающий жуткий пейзаж и отличается от московского, то только высотой этой бесконечной свалки. Там, в Москве, она была гораздо выше…
Порядка часа вездеход полз в объезд Нижнего Новгорода, потом начались проблемы. Машина вышла к Волге, но вместо реки обнаружилось сплошное нагромождение ледяных торосов. Генерал заявил, что под множеством термоядерных взрывов река испарилась, вода начала возвращаться не сразу, и из-за падения температуры замерзала слоями. Слои льда расширялись, давя друг на друга, ломались и выпирали на поверхность, образуя ледяные противотанковые ежи. На воздушной подушке по ним не пройти, надо искать обход. Петрович повел машину вдоль берега, петляя между россыпей обугленных обломков древесных стволов, запорошенных бурой снежной грязью, и ещё сорок минут ушло на поиски переправы. Люди бросали хмурые взгляды на хронометры скафандров, отсчитывая оставшееся до интоксикации время, и не спускали глаз с окон, пытаясь разглядеть подходящее место.
– Роботы! – внезапно выкрикнул кто-то из активистов, указывая в окно. – Слева от нас!
Все резко обернулись к его окну, и Антон с ужасом увидел пылающие кроваво-красным светом глаза, плохо заметные в глубине пылевой толщи.
– Вправо! – генерал бросился к перегородке, отделяющей кузов от кабины. – Гоните вправо! Быстро! Слева по борту роботы противника!
Вездеход заложил крутой вираж, уходя вправо, и двигатель натужно взвыл, выжимая из себя больше, чем был способен. Машина прошла десяток метров и подпрыгнула, ударяясь о невидимое препятствие. Раздался хруст ломающегося дерева, и вездеход устремился дальше. От удара Антона едва не сбросило с ящика, он развернулся лицом к правому борту, принимая устойчивое положение, и тут же заметил кроваво-красное свечение вдали за бортом.
– Роботы справа! – закричал он. – Я вижу одного! Он приближается!
– Давай влево! – выкрикнул генерал. – Он нас сейчас засечёт!
– Нельзя влево! – нервно перебил лейтенант. – Наткнёмся на первого! Он ещё здесь! Сближается!
– Петрович, держи между ними! – прорычал Порфирьев. – Если повезет, проскочим!
– Там же берег! – выдохнул старый техник. – Упадём с обрыва!
– Они сейчас выйдут прямо на нас! – голос мечущегося между окнами генерала сорвался на крик.
