Идти было трудно. Грязный снегопад не прекращался, и всё вокруг было засыпано толстым слоем серо-бурой грязи, ветер то налетал, то сменялся штилем, то вновь бил в грудь свирепыми порывами. Доходящие до середины голени сугробы скрывали обломки и рытвины, видимость не превышала трёх шагов, термометр показывал минус пятнадцать. Те, у кого не было скафандров, начали мёрзнуть и старались идти быстрее, чтобы согревать себя движением. Маленький Давид не успевал за ними, и Антон усадил сына себе на плечи. Из-за этого Овечкин быстро выдохся, а оставшийся без двигательной активности Давид стал замерзать, и ему приходилось периодически идти самостоятельно, и скорость отряда падала. В эфир сразу же выходил Порфирьев, сообщая, что при такой скорости отряд не сможет достичь складов «Росрезерва» за два перехода, и все ускорялись, сипя хриплым дыханием.
Жажда выжить гнала людей вперёд, и за семь часов привал был объявлен лишь однажды, когда отыскивающий дорогу Порфирьев сообщил в эфире, что ему нужно несколько минут, чтобы найди обход вокруг встретившейся на пути массивной груды обломков. За весь путь Овечкин ни разу не увидел ничего, что могло бы напоминать дома или строения, вокруг простиралась всё та же засыпанная снежной грязью свалка, лишь её высота с нескольких метров упала до нескольких десятков сантиметров. По торчащим из грязно-бурого снега обугленным древесным обломкам и выкорчеванным обгорелым пням можно было сделать вывод, что раньше на этом месте был лес, если только всё это не принесло взрывными волнами и ураганами откуда-то ещё.
К утру впившаяся в каждую клетку тела усталость выдавила из сознания все мысли, и Антон уже не думал ни об умершей дочурке, ни о собственных шансах. Он просто пробирался куда-то сквозь грязную снего-пылевую взвесь, поддерживая за руку жену и тяжело дыша, и не сводил глаз либо с сына, которого нёс на себе то один, то другой член отряда, либо с ползущей под ногами тропы. Как Порфирьев бессменно идёт впереди всех и пробивает дорогу, было непонятно, да и безразлично. Надо идти, пока есть куда, и дышать, пока пылающие огнём легкие ещё могут делать вдох. Семь часов пути слились в одну нескончаемую молчаливую пытку, и Овечкин не сразу понял, что остановившийся отряд слишком долго не продолжает движения. Оказалось, что время уже почти десять, незначительное просветление вокруг является дневным светом, действие антирада близко к завершению, и военные разворачивают базу.
День восьмой
В тусклом свете аварийного освещения приборные панели отбрасывали длинные тени, из-за чего накренившийся пол казался наклонённым сильнее, чем на самом деле. Командир стратегического ракетоносца, привычно придерживаясь за мёртвое оборудование, пробирался в седьмой отсек по пустым корабельным коридорам. Выгоревшие отсеки были покрыты густым слоем копоти, сначала размешанной морской водой, а позже застывшей везде грязной коркой. Здесь бушевал пожар такой силы, что многое не просто выгорело полностью. В некоторых местах оплавился даже металл. Система пожаротушения не сработала ни разу, огонь погас оттого, что отсеки залило забортной водой целиком, и загадка того, куда и каким образом эта вода делась потом, так и осталась загадкой. Командир крейсера был опытным подводником, он провёл в море добрый десяток лет, и прекрасно понимал, что по всем законам лодку должно было разломить на части. Но этого почему-то не произошло. Более того, почти развалившийся крейсер сумел пережить удар мощнейшего шторма.
Штормовой вал едва не добил полумертвую лодку, но крейсер снова каким-то чудом выдержал. Все системы вновь отказали, и в первые минуты все были уверены, что на этот раз ракетоносец идёт ко дну. Всё, что осталось от БЧ-5, во главе с Ритайлиным пыталось реанимировать систему продувания балласта или хотя бы оживить аварийное питание, чтобы предотвратить забор воды в балластные цистерны. Как это им удалось, в точности не поняли даже они сами, но аварийное питание заработало. Правда, из остальных систем не запустилось почти ничего, крейсер оказался неуправляем и застыл посреди водной толщи на глубине порядка двухсот метров, точнее определить не удалось. Повреждения, полученные лодкой в момент вражеской атаки, никуда не делись, и крейсер вновь висел с теми же креном и дифферентом на нос, из-за чего ходить по покатому полу можно было только помогая себе руками. Из хорошего было то, что на этот раз не вырубились системы жизнеобеспечения, и на лодке имелся воздух, питьевая вода и горячее питание.
Среди спасённых норвежцев случайных людей не оказалось, все были либо моряками, либо учеными, нашёлся даже судовой врач. Врачу отдали на откуп пост медицинской помощи, моряки поступили в распоряжение подводников, из ученых командир крейсера сформировал пару вспомогательных команд. Быстро выяснилось, что починить на лодке ещё что-либо невозможно. С тех пор крейсер, как в прошлый раз, безвольно висит под наклоном в океанской толще, и воды тащат его куда-то. Разве что теперь подлодку не покручивает вокруг своей оси то туда, то сюда, как раньше. И это уже большой плюс. Поначалу норвежцы здорово испугались, осознав, что рано или поздно крейсер разобьётся о подводные скалы или береговой шельф. Но со временем человек привыкает ко всему, даже к ожиданию ежесекундной смерти. Нервное напряжение понизилось, и командир ракетоносца озадачил всех работой, чтобы не сидели наедине с деструктивными мыслями.
Крейсер осмотрели, собрали тела погибших и сложили их в первом отсеке, отсек задраили. Доктор оказался опытным специалистом и быстро поставил на ноги раненых и пострадавших. Биорегенератор на ПМП
[4] вышел из строя в момент ядерного удара, но это ему не помешало. Док заявил, что все, кто мог погибнуть, уже погибли, остальных же он намерен спасти, несмотря на дальнейшие перспективы подводного крейсера. За прошедшие шесть суток капитану стало значительно легче, головокружения прошли, головных болей и тошноты не ощущалось третий день. Поэтому капитан первого ранга ежедневно проводил обход личного состава и беседовал с людьми. Норвежцев это успокаивало, подводникам прибавляло уверенности в себе. Каждый был уверен, что Ритайлин сумеет реанимировать систему продувки балласта, и лодка обязательно всплывёт. Сам капитан-лейтенант с оставшимися подчиненными бился над этой задачей круглосуточно, но шансов не было. Однако сдаваться подводники не собирались, и каждый день после завершения обхода капитан крейсера пробирался к ремонтной группе Ритайлина, чтобы поддержать механиков добрым словом.
– У вас странная фамилия, Александр, – молодой женский голос, говорящий на английском со скандинавским акцентом, тихо донёсся из-за очередного закопченного люка, и капитан первого ранга направился туда. – Ри-тай-лин! Разве это русская фамилия?
Командир ракетоносца улыбнулся. Мисс, или фрекен, как там правильно, Эрика Ольсен, двадцать четыре года, биолог, светлоглазая блондинка с неожиданно приятным личиком, чего от скандинавов с их довольно грубыми чертами лица ожидаешь не часто. Четвертые сутки хлопочет вокруг нашего командира БЧ-5 в качестве добровольца. Носит обед всей его группе, стоически преодолевая трудности хождения по накрененным палубам, и даже пытается чем-то помогать. Но без соответствующей квалификации помощница больше мешалась, и в итоге ей приказали ничего не трогать. Капитан первого ранга заглянул в заклинивший в распахнутом положении деформированный люк. Худенькая мисс Ольсен была почти не видна среди разобранных механизмов, в которых копался чумазый от сажи Ритайлин.
