- Тебя не сократят, - сказал я утешающе, - ты уникальна.
Она смешно вытянула верхнюю губу, опасливо пробуя ею, как бабочка, поверхность горячего кофе.
- Спасибо, - сказала она угасшим голоском, - но как страшно… Ой, горячо!
- Работать?
- Жить страшно, - сказала она жалобно. – И все страшнее…
- Уже разрабатывается, - сказал я голосом спасателя, вылавливающего Муму из озера, - безусловный доход на каждого россиянина. Будет примерно на уровне твоей зарплаты. Так что можно не устраиваться на новую службу, а просто жить в свое удовольствие!
Она сказала жалобно:
- А я люблю работать! Это же так здорово, когда привожу людей из Сибири в райские уголки Цейлона и вижу, как все ликуют!.. Я сама визжу, когда им радостно. Это же так здорово, когда делаешь людям приятно…
- И вот эти пирожные, - сказал я ласково и придвинул к ней ближе блюдце. – Тебе понравятся. Такие же нежные, как и ты. И пугливые…
- Я не пугливая, - уточнила она. – Я боязливая. А так я вообще-то храбрая. Когда не боюсь, конечно… А почему так спешат с этим безусловным доходом?
- Всю ускоряется, - сказал я и ощутил, что за последнее время повторяю этот трюизм очень часто. – Сейчас только камешки сыплются с высокой горы, но уже слышен грохот лавины, что сметет все нынешнее…
Она спросила жалобно:
- И нас?
Я сказал как можно оптимистичнее, но стараясь не слишком кривить душой:
- По мысли наших либералов где-то восемь миллиардов персональных роботов должны обслуживать абсолютно бесполезных и не приносящих пользу обществу существ. А еще миллиарды неперсональных будут собирать для них экологически чистую энергию с помощью солнечных панелей, строить им бесплатные дома, обеспечивать интернетом и всеми благами цивилизации…
Она посмотрела с вопросом в глазах.
- А что не так?
Я сказал с неловкостью:
- Да как-то это диковато… Гуманисты скажут, что так и должно быть, человек – мерило всего, и вообще все для человека, но… мир становится все рациональнее, а люди начинают поступать все… правильнее.
Она долго и старательно пила из своей чашечки, опустошила почти наполовину, наконец подняла голову, на меня взглянули глазки, почти одуревшие от прилива кофеина.
- А что… неправильно? Что люди будут избавлены от труда?
Я кивнул.
- Точно. Господь велел трудиться, не слыхала? А я думал, протестантство выросла из иудаизма. И чем больше и лучше человек трудится, тем угоднее Богу. Потому такие как Гейтс, Джобс, Брин, Цукерберг – нравятся Творцу больше, чем все остальные праведники, вместе взятые. Бездельники просто не нужны обществу, понимаешь?
Она взглянула с настороженностью.
- Что ты имеешь в виду?
- Ты уже поняла, - сообщил я. – Никто не будет просто так содержать это тупое и вечно недовольное стадо. А раз пользы от него не будет, то…
- Замолчи, - прервала она. – Даже слышать такое не хочу! Это бесчеловечно!
Я сказал с сочувствием:
- Мир все быстрее идет к рациональности. Бухгалтера пришли на место романтиков, а точный расчет вообще сейчас на вершине.
Она отставила чашку и закрыла уши ладонями. Я смотрел с нежностью, как она, плотно зажмурившись, замотала головой.
- Я не слышу тебя, не слышу, не слышу!
Я обнял ее крепко, поцеловал в лоб и, губами сдвинув пальцы с уха, шепнул почти нежно:
- Ребенок… как это здорово, что ты нежный хрупкий ребенок… А то я иногда даже забываю, скотина трансгуманистическая, что мы рождены лишь для того, чтобы беречь вас и защищать… Только для этого изобрели колесо, открыли огонь, создали науку, продвинутый хайтек, все для вас, самые драгоценные наши существа!
Через час она заснула в моих руках, тихая и послушная, сложившая все трудности жизни на мужчин, что рождены все преодолевать и расчищать дорогу для идущих следом слабых и боязливых.
- Все верно, - прошептал я в ее розовое ушко, - мы любим тебя и заботимся о тебе… И все будет хорошо…
Но сердце, пока еще биологического происхождения, стиснулось будто от приближения сильной боли. Всего этого не будет при Великом Переходе.
Скорее всего Катенька не перейдет в сингулярность, но даже, если перейдет… ее не станет.
Да, я всеми фибрами верю, наступающий мир будет лучше, богаче и прекраснее нашего даже в лучших его проявлениях, но Катеньки не станет, как не станет вообще разделения на мужчин и женщин, как не останется биологии в наших телах, и не будет ничего из того, что роднит нас с животным миром.
Я чувствую страх и восторг… но, конечно, практически все остальное человечество испытает только ужас. Потом, что сейчас пока смотрит футбол и шоу на огромных домашних экранах.
Утром я смотрел, как она садится в автомобильчик и мчится к распахивающимся воротам, а сердца коснулось смутное чувство потери.
Мозг тут же провел молниеносный анализ и сообщил деловито, что херней маюсь. Атавизм проснулся и вспикнул, потому его надо душить быстро и безжалостно.
Это совсем еще вчера из-за ревности убивали, резали, топили и всячески умерщвляли ее и его, а кто-то и самого себя, самые последовательные убивали изменницу, ее любовника, а потом сами кончали счеты с жизнью.
Более того, любовные истории потрясали мир и перекраивали карту государств, из-за ревности исчезали целые страны и народы, зато другие возвышались, этот бардак длился почти до наших дней, несмотря на увещевание церкви, что жить надо духовными заботами, а не гениталиями.
И только ученые додумались, что лучше всего навстречу любовному пожару пустить встречный пал: то-есть, разрешить и легализовать все отношения, как свободные между мужчинами и женщинами, так и всякие перверсии, что не перверсии, а как бы норма, только несколько другая норма, ненормальная норма, но в интересах спокойствия общества пусть будет тоже норма, лишь бы не воевали и не дрались.
Но пока мы в этих телах, инстинкты рулят. И хотя никого не пойду убивать за то, что моя женщина с кем-то спит еще, а другая моя совокупляется с разными самцами, а потом приходит, но какой-то крохотный осадок остается даже во мне, человеке разумном, докторе наук, что значит, живу умом!
А из-за свободы секса этот самый секс уже и не такой интересный, нет азарта догнать и вдуть, получается вообще какая-то обязаловка, а кто из мужчин любит повинности?
Мир идет к тому, сказал внутренний голос, что женщины начинают обходиться без мужчин, а мужчины без женщин. И нет надрыва и смертной тоски из-за потери женщины, а всего лишь слабенькая печаль, а то и ее нет у наиболее продвинутых и готовых перейти в мир сингулярности, где привычного нам секса не будет точно.
