— И называется эта роза «Стелла», — подсказал Федор.
— Нет. — Она сникла. — Она называется «Принцесса». Кремовая с красной сердцевиной. У нас есть фотография, я вам покажу. Артур всегда носит ее с собой.
— С удовольствием посмотрю. Леонард Константинович сказал, что ваш муж прекрасный специалист…
— Да! Артур… да! — Она оживилась. — У нас своя юридическая консультация, его очень ценят.
— Вы тоже юрист, кажется?
— Я окончила юридический техникум. Артур был у нас преподавателем. Мы познакомились, стали встречаться… Я была отличницей, у меня красный диплом.
— А теперь вы вместе ведете бизнес, — подхватил Федор. — Общность интересов, совместные дела… вам можно позавидовать.
Стелла вспыхнула:
— Я веду бухгалтерию. Артур сказал, что нельзя доверять чужим.
— Бухгалтерия — это серьезно. Вы разносторонний человек, Стелла. — Федор запнулся — последняя фраза прозвучала как издевка, и он поспешно сменил тему: — Как давно вы замужем?
— Семь лет. А вы, Федор… можно спросить, вы женаты?
— Нет, увы. Друзья пытаются пристроить меня в хорошие руки, но… — Он пожал плечами, с улыбкой глядя ей в глаза; и, о чудо, Стелла не отвела взгляда, только чуть порозовела. — Не складывается. У вас есть дети, Стелла?
— Нет. Артур говорит, еще рано. Бабуля все время повторяет: нужно, пока она жива и сможет по- мочь…
— А ваши родители?
— Папа был строитель, разбился на стройке, когда мне было шесть, а мама умерла через пять лет. Мы с бабулей остались одни. Она у меня замечательная… — Стелла вздохнула. — Я теперь редко ее вижу, работы много…
— А родители Артура?
— У него была только мама, отца он не знал. Умерла два года назад, сердечный приступ. Я видела ее несколько раз… мне казалось, она хорошая.
— Печально. Стелла, а как давно вы знаете Леонарда Константиновича? У них какие-то дела?
— Артур познакомился с Леонардом Константиновичем примерно полгода назад, на выставке. Он и раньше интересовался его работами, купил альбом, сидел, рассматривал. А про их дела я ничего не знаю, Артур не говорил.
— Вы тоже были на выставке?
— Нет. Артур сказал, что забрел туда совершенно случайно.
— Я, к сожалению, тоже не был. Но! — Федор поднял указательный палец. — Но зато у меня есть его альбом, последний, издан в прошлом году. Леонард Константинович подарил и надписал.
— И у нас такой же! — обрадовалась Стелла. — Синий, с «Поклонением волхвов» на обложке!
— Точно. Знаете, Стелла, что мы с вами упустили? — Федор строго нахмурился.
— Что? — Она завороженно смотрела на него.
— Мы совершенно забыли про лимон!
Она рассмеялась.
— Я не люблю с лимоном. Положить вам? Вон, в корзинке…
— Поздно, я уже испил свою чашу до дна. В другой раз, лады? Только не забудьте, что я люблю с лимоном.
Она с улыбкой кивнула…
Стелла ушла, а Федор остался. Он подумал, что неплохо бы сделать кофе. Он стоял над медной кофеваркой, ожидая, когда зашипит и вспучится пузырчатая пена. С чашкой вернулся к себе. Постоял, слушая храп Ивана, раздумывая, не вернуться ли назад в кухню. Допил кофе и прилег, прекрасно сознавая, что уснуть ему не удастся.
Он ворочался и снова представлял, как накрывает голову Ивана подушкой, а сверху кладет что-нибудь тяжелое. Например, фотокамеру. У него даже мелькнула мысль переночевать в мастерской на диване, теперь, когда там свободно, но, вспомнив собачий холод, царящий там, он от своей мысли отказался. Можно разжечь камин в гостиной, усесться рядом, чувствуя жар боком или спиной, и думать, рисуя на клочке бумаги овалы и ромбы. Или на диване, подпихнув под себя ковровые подушки. Дверь закрыть, чтобы никакого храпа. Вид мирной гостиной с гротом-камином, где так уютно горят поленья и вспыхивают гирлянды на елке… впрочем, гирлянды можно выключить и включить торшер! Картинка эта под аккомпанемент Иванового храпа так захватила воображение Федора, что он в конце концов поднялся, оделся и вышел.
В коридоре горел ночник… все как всегда. День сурка, в который уже раз подумал Федор. Или ночь сурка. Или день и ночь сурка. Крутится барабан, сыплются внутри разноцветные шарики, шуршат, скачут, как живые… бесконечно. Ночник, ночные шорохи, храп Ивана… Как может творческий и талантливый человек так отвратительно храпеть? Обидно и несправедливо. В итоге хочется положить на него подушку, несмотря на талант. А сверху фотокамеру.
А где дядя Паша? Где человек с ружьем?
Человек с ружьем был на посту, правда, спал. Сидя на табурете, прислонившись к стене, между кухней и гостиной, положив ружье на колени, он мирно похрапывал. Когда Федор открыл дверь в гостиную, дядя Паша очнулся:
— Стой! Кто идет?
— Это я, дядя Паша. Не спится, посижу в гостиной. Все спокойно?
— Путем. Я тебе камин разожгу. — Дядя Паша встал с табурета…
…Все было именно так, как представлял себе Федор. Потрескивали дрова в камине, по стенам метались красноватые тени, и никто не храпел. Федор сидел на пуфике, грея спину, держал на колене листок, вырванный из блокнота. Правда, тут был еще дядя Паша, и ему хотелось поговорить.
— Вот ты скажи мне, Федя… — Дядя Паша был настроен на философский лад. — Ты человек городской, ученый. Что случилось с людьми? Ведь тут у нас все свои, всегда тишь да гладь, и в одночасье все посыпалось. Этот парнишка, журналист, Зоя, Марго… кому они мешали, а? Зоя нормальная женщина была… и вообще чужая, Мишка привез. Марго… я тебе как на духу, только это между нами. У них были отношения… Лиза видела, как они обжимались. Правда, еще в прошлом году. А теперь вот Зоя… Марго не любила сюда ездить, ей заграницы подавай, Италию, море. Не прижилась. Сюда многие приезжают, некоторым нормально, а другим плохо, не приживаются. Правда, до смертоубийства не доходило. А тут посыпались как из мешка… и журналист этот тоже. Не прижились. И главное, все свои! Сижу, думаю… Артур дрянной человечишко, нутром чую, а зачем? Зачем ему лишать кого жизни? Или он этот… вампир и серийный маньяк? И его Стелла… зашуганная, слова боится сказать, глаз не поднимет, все мимо норовит проскочить. Чужие, оно верно. Да вот ты тоже чужой, а прижился…
— Я не чужой, я бывал у вас раньше, студентом. Речку помню, песчаное дно, источники. Ежевика крупная, как виноград…
— Ага, Зорянка. Вода как слеза, каждую песчинку видать. Убей, не променяю ни на какую заграницу. Хозяин тоже понимает. — Дядя Паша протяжно вздохнул. — Дай-то бог… Марго чего-то крутила, не могу понять, то кричит, сердится, то хоть к ране прикладывай, то с подружкой этой, с актрисой, в одной комнате, то бежит к хозяину… говорит Лизе: постели в спальне, храпит артистка. И с Димом цапалась… ну, да ему трын-трава, ему лишь бы у отца деньжат выдурить и съехать. А Наталья хороша! Бросит она его, помяни мое слово, бросит. Я тебе больше скажу, только ты никому, понял? Лиза видела, как Марго отсыпала отраву для крыс в пакетик, думала, для мышей, их у нас полно. И сразу Нора заболела. Марго щенка хотела, всю голову хозяину проела, а он ни в какую, ему Нора вроде семьи. Я думал тебе сразу сказать, а как она еще кого извести задумает, хрен знает, что у нее на уме, чужая душа потемки, а потом убили Зою, а потом следом и ее… Только ты никому, пусть теперь спит спокойно. У нее в голове туман был, шальная девка, себя не помнила. Я еще сказал Лизе: никак пьет на пару с артисткой… тоже оторва, прости господи, на мужиков так и бросается, замуж хочет… вот и на тебя кинулась. А я тебе так скажу: держись ты от нее подальше, а то греха не оберешься, нутром чую. И Марго вот тоже была… неадекватная!
